Он начал взбираться к вершине хребта, когда услышал, как чьи-то голоса орут что-то немного выше по склону — примерно в пятидесяти метрах левее, к северу. Крики были еле различимы за грохотом разрывающихся боеприпасов.
Затем раздались стук шагов по каменной гальке, клацанье металла и голоса. Тороп заметил, как несколько человек прошло мимо, и проводил их взглядом до большой плоской скалы напротив, где неизвестные бойцы заняли позицию. Два пулеметчика с М-60, десяток парней, вооруженных «Золи» и АК-47, а также автоматическими карабинами М-16, и двое типов, которые тащили за собой пару мулов, нагруженных боеприпасами. Один из солдат запустил в небо осветительную ракету. Окрестности озарились фосфоресцирующим зеленоватым светом. Бойцы носили традиционные головные уборы местных моджахедов.
Это не рядовые из НОА.
Это — уйгуры. Иначе говоря, боевики СОУН.
Плоскогорье, где Шаббаз разместил свою штаб-квартиру, было идеально защищено от китайцев многочисленными горными хребтами на киргизской территории. Защищено от китайцев, но не от отряда бойцов из противоборствующей группировки, которые великолепно знали эти горы. С того места, где прятался Тороп, открывался замечательный вид на весь театр боевых действий. Зрелище было поразительным: Тороп вполне мог бы поверить, что находится в Сараеве, среди тропинок горы Игман или окружавших ее сербских холмов. Тысячи оранжевых вспышек и очагов пожара, хохотавшего во тьме.
Затем Тороп услышал шум винтов и увидел, как над ним появилась стая черных шершней. Множество американских вертолетов «Кобра АН» и несколько французских «Суперпума». Летательные аппараты были набиты пехотинцами. СОУН пустил в ход все имевшиеся силы. Это была война за тотальное превосходство, и пощады здесь не давали никому.
Тороп закинул винтовку «Аврора» за спину, поправил рюкзак, с которым никогда не расставался, и начал бесшумно взбираться на гору.
Вспышки света в небе делали все вокруг похожим на кадры из какого-то дьявольского фильма, демонстрировавшегося на экране сферической формы.
Мозг Торопа за долю секунды активировал воспоминания о времени двадцатилетней давности, когда он и его товарищи прорвали сербскую оборону к северо-западу от Доньи-Вакуфа — вместе со спецназом боснийской армии и хорватами из ХВО,[19] — после чего соединились с «Чрни Любадови», «Черными лебедями» 5-го корпуса, день и ночь преследовавшими ополченцев Аркана. Тороп и его однополчане провели не одну неделю в тамошних лесистых горах, питаясь животными и дикими фруктами.
Он перевел дух и двинулся на штурм засыпанного песком овражка, выходившего на противоположную сторону хребта.
Тороп ушел в непроглядную ночь, царившую в киргизских горах, и исчез подобно призраку — незаметно для солдат, наполнявших окрестности варварским шумом. Впрочем, его сознание, всецело сосредоточившееся на нелегкой работе по обеспечению выживания, также не обратило внимания на эту деталь.
Было чертовски жарко. Во всем регионе воцарился полный хаос, а полковник Романенко раздумывал над новой проблемой. Над проблемой, у которой не хватило такта дождаться, чтобы остыл пепел от армии Шаббаза. Тем же утром Москва сухо высказала Романенко недовольство ситуацией, сложившейся у уйгуров. С тех пор у полковника возникло впечатление, что он пляшет на горячей лаве, только что выплеснувшейся из жерла вулкана. Любая неожиданность грозила столкнуть его туда живьем.
Романенко бросил как можно более ледяной взгляд в сторону огромного человека, сидящего в кресле, вздохнул и принялся методично разбирать проблему на составные части. Толстяк постоянно вытирал пот со лба.
Полковник машинально взял массивную авторучку «Картье» с письменного стола и повертел ее в руках, поставив локти на кожаный бювар. Платинового цвета крышка бюро заслонила серый бесформенный свитер, висевший на тощем тело. Полковник оценивающе посмотрел на лицо, подобное заостренному книзу треугольнику, на высокий лоб и особенно отметил темно-голубые глаза, похожие на бездонную пропасть.
«Родилась где-то на Западе», — подумал Романенко, возвращая авторучку на место. Девушка могла бы сойти за сибирячку, если бы не несколько мелких деталей. В ней было что-то странное… будто ее далекие предки были с Севера.
Романенко бросил взгляд на мужчину, сидевшего в глубине комнаты и таявшего, как кусок масла на солнце, и подавил усмешку. Он никогда не потел. Паршивый китайский кондиционер работал отвратительно с первого дня установки, но Романенко был единственным, кто никогда не обращал на это внимания.
Ситуация казалась обескураживающе простой: Горский полностью его контролировал. Как дальше будут развиваться события, уже почти не имело значения. Сибирская мафия давно стала главным наркоторговцем, договариваться нужно было именно с ней. Горский платил наличными за тонны опиума и гашиша, которые князь Шаббаз поставлял в обмен на оружие, великодушно предоставляемое Кремлем. Таким образом, Романенко ухитрялся сидеть сразу на двух стульях: он втридорога продавал уйгурам полный набор вооружения и боеприпасов, получая взамен наркоту в промышленных объемах, сбывал зелье Горскому с солидной наценкой и создавал у Москвы впечатление, что контролирует ситуацию. Эта система прекрасно работала целых три года, но затем капризная военная фортуна отвернулась от него. Сейчас князь Шаббаз скрывался где-то у узбекских союзников, поэтому в ближайшее время торговля с СОВТ[20] не возобновится.
Романенко поставил не на ту лошадь. Акмад и его дружки из казахской мафии вскоре установят полный контроль над наркотрафиком в регионе. Уйдут месяцы, а может, и годы, чтобы наладить отношения с новыми хозяевами гашиша, опиума и оружия.
А Горский уже был тут как тут.
Со странным предложением.
С деловым контрактом.
И женщиной в качестве приложения к договору.
— Как вас на самом деле зовут? — спросил Романенко.
Девушка с тревогой посмотрела на Горского, который кивнул ей и почти приветливо улыбнулся.
— Мари Зорн.
Какое-то мгновение Романенко не отводил от нее глаз, одновременно пытаясь уловить сигнал, шедший от потного толстяка.
— Мари Зорн, — повторил полковник, быстро набрав имя и фамилию на клавиатуре компьютера. — Национальность?
Девушка слегка выпрямилась на старом офисном стуле, помнившем еще времена коммунизма:
— Канадка. Вернее, уроженка Квебека. Я родилась в Римуски двадцать восьмого июня тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
