— Сейчас-сейчас, — Вовка завис над клавиатурами, торопясь показать заказчику результаты эксперимента.
Наконец, на экране появились две луны, море и скалы.
— Конечно, вся эта ваша запись мыслеформ больше смахивает на клоунаду… — Севостьянов старался держать фасон, чуть презрительно кривил губы, в нарочитом сомнении шевелил бровями, но я-то видел: он впечатлен. Вовка быстро прокрутил несколько кадров. Севостьянов чуть нагнулся к экрану. Пристально сощурился, выискивая дефекты в безупречной картинке.
— Человеческий глаз привык к реалистичным пропорциям, — вовсю тараторил Вовка. — Даже в выдуманном мире мы не можем переступить через законы оптики и динамики. Но требуется умение, чтобы хорошенько сосредоточиться на том, что пытаешься представить.
Ты сонно улыбалась, по-новому разглядывала невзрачные серые стены останкинской студии, «студийки», как назвал Севостьянов маленькую комнату, отделенную стеклом от второй такой же. С потолка змеей свисал никому не нужный микрофон. Я поднялся и вышел на помощь Вовке.
— Нам бы процессор чуть помощнее, еще немного железа, — он уже подбирался к главному вопросу, — и можно будет писать в киношном формате, двадцать четыре кадра в секунду. Я же все это собирал из того, что было, схему — улучшать и улучшать…
— Человека! — невпопад сказал Севостьянов.
— Человека улучшать нельзя, — по-своему растолковал реплику клиента Вовка. — Только уникум, такой как наш Тимур, может выступить трансмиттером. То, что мы делаем — сплав его экстрасенсорных способностей и разработанной мною…
— Я говорю, нарисовать человека надо, — перебил его Севостьянов. — И чтобы это не мультик был и не Петров-Водкин, а как на фотоснимке. Или лучше. Справитесь? Сколько времени понадобится?
— Тимур с Мариной еще не сработались, надо бы обкатать их подольше… — заюлил Вовка.
Севостьянов начинал скучать — тревожный признак.
— Вот я тебя и спрашиваю, Эйнштейн: когда я получу полноценного человека? Сделаешь — будет и железо, и капуста. Слушаю внимательно!
— Три дня, — ответил за напарника я. — Четвертого числа, к вечеру.
Севостьянов сухо улыбнулся, оценивающе посмотрел на меня:
— Три так три! Не подведите, вундеркинды!
Поднялся, пожал нам с Вовкой руки, заглянул в соседнюю комнату. Ты стремительно поднялась ему навстречу.
— Мариш, поступаешь в распоряжение этих хлопцев. График ненормированный. Оформи им нормальные пропуска. Ключи от комнат чтоб были у тебя. Дерзайте, молодежь!
Когда мы остались втроем, ты попыталась извиниться:
— Вы не смотрите, он такой только при чужих. А вообще — хороший дядька, правда-правда! Только если к четвертому не успеем, второго шанса он вам уже не даст.
— Вот акула капитализма! — усмехнулся Вовка. — Хватит нам трех дней, а, Тим?
Я пожал плечами. Все зависело поровну от каждого из нас, что ж загадывать? Я исподтишка посмотрел на тебя. Наверное, и двадцати нет. Русая челка, хвостик, в меру симпатичная мордашка. Но в твоей голове, в твоей памяти оказалось так интересно… Красиво, уютно, словно смутно знакомо. Конечно, подглядывать нехорошо, — и в первую встречу я удержал себя от «неправильных» поступков. Но боялся, что за три дня могу еще много раз передумать.
Ведь когда мы замкнуты в цепь, ты, девочка, для меня как открытая книга.
— А точно дело во мне? — я вызывающе посмотрела на Тимура.
Вызывающе — в попытке защититься. На трех экранах красовались мои художества. Барбара Брыльска с застывшим на лице миленьким оскалом. Ким Бэссинджер — кудряшки торчат во все стороны как медные пружинки. Фривольно изогнувшаяся дива, отдаленно напоминающая Анну Самохину. Пятнадцатый заход. Лучше, чем прошлые четырнадцать. Целый день насмарку.
На мою реплику никто не ответил. И так все ясно. Ребята задумчиво рассматривали картинки.
— Напоминает «пин-ап», — с умным видом заявил Володя.
Мы с Тимуром вопросительно уставились на него.
— Американское околорекламное искусство. Полураздетые симпатяшки на фоне логотипа продукта. А что вы глаза вылупили — я человек энциклопедических познаний!
— Вроде, это я в рекламном агентстве работаю, — огорчилась я.
С ними было очень легко. От них веяло свободой. Володя — посерьезнее, со специфическим, суховатым юмором. Тимур — не от мира сего, талант, огонь. Приехали в Москву из какой-то Караганды или Воркуты, энергичные, напористые, бесшабашные. Один устроился программистом, другой учителем рисования. Привезли с собой сумасшедшую штуку, которую придумали сами. Придумали и сделали. И она заработала. Мне очень не хотелось их подводить.
— Что мы зациклились на всяких красотках? — спросил Володя. — Разве нам было сказано, кого именно ты должна вообразить?
— Хотите, я Микки Рурка попробую, — сказала я.
— Погоди, — Тимур потер переносицу. — А давай вспомним кого-то из твоих родных? Кого ты живьем, а не на экране видела миллион раз? Брата, сестру, тетю, дядю? И в привычном антураже. Так тебе будет проще для начала.
Я пожала плечами, мысленно перебирая близких и дальних родственников. Прошла в студию, по дороге взглянув на своё отражение в стекле. Сеточка для укладки волос, перевитая тонкой проволокой и украшенная небольшими датчиками, смотрелась реквизитом из старого фантастического фильма.
Володя щелкнул разъемом где-то у меня на затылке, кабель потянул сеточку и волосы чуть назад. Тимур расположился напротив меня. Володя, как паж или слуга, встал у него за спиной.
— У нас же хорошо получается? — спросил Тимур нараспев, ставя передо мной подставку с качающимся на нитке шариком. — И в этот раз обязательно всё сделаем, да?
Я поймала в шарике темное пятнышко своего отражения. Влево-вправо… Ближе-дальше…
— Он не один, их тысяча… — успокаивающие звуки колыбельной. — В каждом из них — ты, в каждой тебе — они. И все крутится… Крутится… А глаза устали — не уследить. Ты закрой их. Вот так.
И встал рядом, взял меня за руку, огляделся. Высоченные корабельные сосны стремили вверх теплые стволы. Листва плясала под дудочку ветра, вырисовывая на траве мимолетные полутени.
— Красивое место, — сказал Тимур.
Я обернулась и показала ему невысокий дачный забор. За пышными кустами сирени и боярышника прятался высокий дом с ломаной четырехскатной крышей, игрушечным балкончиком под коньком, большой открытой верандой.
— Маруся, обедать! — закричали из зарослей, и на дорожке показался трехколесный велосипед.
Пухленькая девочка с двумя косичками, хмуря от напряжения брови и раздувая щеки, старательно крутила педали.
