— За третий побег.
— Значит, неисправимый бунтарь, — пришла она к заключению.
— Его не решился купить ни один ланиста, — с усмешкой заметил Марк.
— Как же ты довез его сюда?
— Он был слишком слаб, чтобы сбежать…
— Но в дороге набрался сил, чтобы сделать это сейчас, — смеясь, закончила Ливия. — Я хочу посмотреть на него.
Марк громко щелкнул пальцами и старый раб, ждавший приказаний за дверью, появился на пороге конклава.
— Проводи сюда галла, который приехал со мной, — велел патриций.
Минуты через две Ливия уже могла лицезреть приобретение брата. Это был молодой раб, мускулистый и стройный. Белая набедренная повязка составляла всю его одежду. Загорелое тело было покрыто рубцами от ударов плетью. Выгоревшие кудри обрамляли его лицо. Серо-голубые глаза щурились презрительно и дерзко. Он был красив, но выражение ненависти искажало его черты. Он даже не пытался скрыть свое опасное чувство и, по-видимому, не испытывал страха перед возможным наказанием.
— Ну, как? — весело спросил у сестры Ливий, довольный произведенным впечатлением. — Стоит такой молодец десять тысяч сестерциев?
— Для него одного тебе придется построить новый эргастул, — хмуро отозвалась римлянка. — Ты только взгляни, как смотрит этот наглец! Пока его не посадят под замок, я не усну спокойно.
— И ты не хочешь попробовать его приручить? — наклонившись, шепнул Марк ей на ухо.
Ливия покраснела.
— Я не умею дрессировать львов, — довольно громко сказала она.
Брат засмеялся и жестом велел рабам уйти.
— Приведи его в порядок, Клеон! — крикнул вдогонку старику. — Сегодня вечером он будет мне нужен.
— Что ты задумал, Марк? — тревожно спросила Ливия. — Оставлять его в доме опасно. Дай ему свободу и пусть возвращается в Галлию…
— Родись он на двести лет раньше, славный бы воин был у Спартака, — с улыбкой заметил патриций.
— Хотя бы имя свое он тебе назвал?
— «Пока я раб, у меня нет имени!» Как тебе нравится такой ответ?.. Я буду звать его Армат, — выдержав паузу, сказал Марк. — Это прозвище ему подходит.
— Как бы он в самом деле не возомнил себя воином. Такая возможность тебя не пугает? — спросила она не без иронии.
На какой-то миг повисло молчание.
— Ты заметила, что он красив? — вместо ответа улыбнулся Ливий.
— Заметила, — растерялась сестра.
— Он тоже не сводил с тебя глаз, — коварно шепнул Марк, наблюдая за лицом Ливии, которое мгновенно стало пунцовым.
— Мне не нравятся твои шутки, брат, — отвернувшись, очень тихо сказала она. — И потом, мы, кажется, так глубоко вошли в роль, что иногда забываем, где начинается жизнь. Я боюсь даже думать о Возвращении… Мы другие, Марк. Я поняла это сейчас, глядя на гордого галла. Я видела в нем раба, варвара, чувствуя себя патрицианкой… Воздух Рима отравил душу… — в голосе ее послышались слезы. — Мы никогда уже не будем прежними…
— Успокойся, — серьезно сказал Ливий. — Каждое время ставит свое клеймо. Пока мы здесь, подчинимся его законам. Помни о нашей миссии… Мы уйдем, и все забудется, как дурной сон.
— А что будет с твоим Арматом? — глухо спросила девушка.
Марк молчал, глядя в мозаичный пол. Он хорошо понимал, что она имеет в виду…
* * *
Из конклава сестры Ливий направился в баню, примыкавшую к дому, и приказал к своему возвращению приготовить ужин в малом триклинии. Гостей он не ждал, но хотел устроить небольшой пир, чтобы хоть как-то развлечь сестру, настроение которой было безнадежно испорчено недавней беседой…
И вот, облачившись в белые застольные одежды, Марк и Ливия возлегли на обеденное ложе у круглого мраморного стола.
Рабы в голубых туниках прислуживали им. В углу залы расположились музыканты, играя на флейтах и кифарах, юные танцовщицы скользили между колонн, изящные, как грации… Но музыка и танцы не веселили римлянку. Почти не притронулась она и к изысканным яствам. Ливий, внимательно следя за сестрой, вполголоса отдал приказание одному из рабов и тот, наклонив голову, направился к двери. Не прошло и пяти минут, — вместе с ним в триклиний вошел Армат, уже одетый, как другие рабы, в голубую тунику.
— Подойди! — властно сказал Марк, и тотчас умолкли флейты, замерли танцовщицы. В наступившей тишине были слышны только шаги галла, идущего к ложу господина.
Он остановился в нескольких шагах от Ливия — без поклона, как в прошлый раз. Смотрел прямо в глаза — настороженно, выжидающе.
— С этой минуты имя твое — Армат, — заявил патриций, столь же пристально на него глядя. — Служить ты будешь моей сестре. Но наказывать за ослушание буду я… А сейчас налей мне фалернского, — и он протянул серебряную чашу новоявленному виночерпию.
Стиснув зубы, галл взял из рук стоявшего рядом раба кувшин с вином и наполнил чашу господина.
— Теперь госпоже! — приказал Марк. И Ливия, все это время напряженно следившая за каждым движением Армата, опустила глаза, протягивая свою маленькую чашу.
Намеренно или случайно дрогнула рука галла, но золотистая струйка пролилась на белую тунику девушки. Наградив его ледяным взглядом, она заметила раздраженно:
— Ты неловок…
— Прости, госпожа, — он слегка наклонил голову, но глаза его при этом гордо блеснули.
Ливии не понравился этот блеск.
— Отведи меня в спальню, — поднявшись с ложа, сказала она рабыне и вместе с ней вышла из зала.
Марк проводил сестру долгим взглядом и с усмешкой обернулся к Армату:
— Ты не прощен, виночерпий. Придется тебя наказать. Впрочем, отложим до утра. Быть может, тучи рассеются…
Старый раб отобрал у галла кувшин и наполнил из него опустевшую чашу хозяина.
* * *
Это был странный дом. Едва Армат переступил порог, ему дали понять, что здесь не любят лишних вопросов. Он пытался узнать что-нибудь о новом своем господине, но стоило ему спросить, как рабы начали сторониться его. Он не мог понять, ради какой прихоти Ливий выкупил его, полуживого, у стражников за баснословную сумму. И каким образом он должен служить этой гордой римлянке, если привык к цепям и самой тяжелой работе, но не умеет и не желает никому угождать…
Он попал в плен еще мальчишкой, когда было подавлено галльское восстание против Рима, но десять лет, проведенные в рабстве, не научили его смирению. Марк не ошибся, давая ему прозвище. Армат был потомком племенных вождей и в жилах его текла воинственная кровь… Чего добивался он отчаянной дерзостью? С ним всегда обращались хуже, чем с другими рабами. И если любимцы хозяина иногда получали вольную, то его запирали в эргастул или нещадно били. Он бредил свободой, но не желал добывать ее, унижаясь. Он боролся за свое достоинство — и терял веру в освобождение. Тогда он бежал. Вскоре его поймали. Наказание было жестоким, но он бежал снова. И снова был схвачен… Когда, оправившись от побоев, он бежал в третий раз, то уже знал, что теперь его казнят. Смерть не пугала. По крайней мере, он не будет больше рабом…
