В том же порядке выходили из Лондона, взяв высоту девять тысяч метров, эскадрилья пошла курсом Nord-Ost-Ost со скоростью, не превышающей триста километров, в расчете к десяти часам вечера прибыть к Фохтбургу. Масляно шипели насосы, глотая разряженный воздух холодного поднебесья и нагнетая его в каюты. Уралов послал разведку вперед и дал распоряжение в Порт-Наталь держать прибывшие морские электро-суда, по старой терминологии, «под парами».
Фельдмаршал Фохт сегодня, впервые за два года, так взбесился. Он избил хлыстом несчастного слугу мадагасса за слишком слабый утренний кофе. Но утренний кофе был только пустым поводом. Для гнева диктатора имелись большие основания: сегодня до завтрака ему принесли пачку перехваченных зашифрованных радио-грамм, адресованных из Капштадта в Порт-Наталь. Одна из депеш была подписана знаменитой и хорошо известной Фохту фамилией Уралова, которую он имел удовольствие уже прочитать раз на вчерашнем оскорбительном ультиматуме.
Личная радио-станция диктатора, единственная на острове, которая могла сноситься с внешним миром — эти свои сношения вела в строжайшей тайне. Радиостанция ловила главным образом ежедневную советскую прессу, шедшую из Парижа и Лондона в Южную Америку.
С этой прессой знакомился только Совет Девяти, пользуясь ею для политических выводов.
Предательство Убанунга-Га стало известным Совету, но хранилось в тайне.
К чрезвычайному неудовольствию фельдмаршала, весть о последних событиях и об ультиматуме Уралова уже стала просачиваться в население.
К тому же старая лиса, Муссолини, покинув пост премьера и министра внутренних дел в самую ответственную минуту, скрылся очевидно на свой завод «Новый Рамзес».
Фохт опасался, как бы знаменитый демагог не вздумал, вспомнив, что тридцать лет тому назад и он был социалистом, поднять восстание северо-восточных окраин Мадагаскара.
Но участь Муссолини была иная. Его так ненавидели мадагассы на «Нов. Рамзесе», что появление его без стражи привело к открытому местному бунту, и Муссолини был арестован. К слову сказать, неизвестно — погиб ли он при разрушении завода эскадрильей или от руки мстителя?..
Последняя речь диктатора на утреннем заседании Совета Десяти гласила:
«Весь Совдеповский мир ополчился на нас. Мы, люди, принужденные ограничить свою собственную свободу и болтовню внутри нашей страны, в укрепленном лагере, укрепленная цитадель культуры, и нам ли за чечевичную похлебку призрачного демократизма уступать все еще оставшуюся возможность победить. Поэтому никаких распубликований об истинных размерах опасности я не допущу.
Наша возможность победить — не возможность открытого боя, я один из первых в свое время прекратил всякую мысль об открытом выступлении. Господин Рокфеллер создал дезертиров из нашего лагеря, запугавших Лондон. Темперамент господина Рокфеллера — враг его и оказался врагом нашим. Но было бы поздно предаваться ламентациям по поводу преждевременной попытки выступить не во всеоружии на континенте. Надо защищаться. Мне утром принесли перехваченные радио. Они, по-видимому, — так как мы их не могли расшифровать, — значат то, что вражеский воздушный флот вылетел из Капштадта и будет ночью сюда.
Предлагаю вам, господин военный министр, привести все зенитные батареи, все укрепления Фохтбурга в полную боевую готовность и отдать соответствующие распоряжения по периферии. Я не ожидаю десанта, ибо сухопутный бой, при своей кровопролитности, при вероятном нашем численном превосходстве, не даст красным никаких преимуществ, и они на него не пойдут».
Дождавшись окончания речи диктатора, Рокфеллер пытался защищаться, говоря, что его намерением вовсе не было предать интересы Мадагаскара, ибо личинки мухи-цеце были отправлены в Африку с согласия Совета Девяти и если бы не измена негров, то эта попытка не получила бы огласки. Его никто не слушал, и ему стоило большого труда уклониться от опалы и от назначения комендантом захолустного Юго-Восточного укрепленного района.
Морской министр, японец Футо-Яма, распорядился опустить все подводные лодки на предельную глубину под прикрытие береговых батарей, в направлении к Порт-Наталю, откуда ожидалась морская эскадра противника.
Машины Пуассона уже через час после заседания Совета гудели, накапливая свою губительную энергию. С семи часов вечера громадные прожекторы на сотни верст бороздили небо.
Мирное население, оставшееся по приказу Фохта даже без правительственного бюллетеня, напуганное военными приготовлениями, со своей обычной в таких случаях паникой и беспорядочностью, уходило в горы. Гудками автомобилей оглашались джунгли, стенаниями и воплями — внутренность лимузинов.
Уже за четыреста километров передовые самолеты эскадрильи Всемирной Коммуны заметили огромное зарево прожекторов над Фохтбургом.
А через час послышались резкие толчки в стены корабля Уралова.
Уралов подошел к счетчику на стене. Расходование электрической энергии прекратилось, стрелка счетчика скакнула назад после четвертого толчка.
— А, вот в чем дело. Начали действовать Пуассоновские волны.
Уралов взял микрофон и соединился со своей радиостанцией.
— На какую волну работает радио-станция генерала Фохта? — Так. — А волны Пуассона не мешают? — Так. Настройте мой радиофон, я хочу разговаривать с Фохтбургом.
В этот момент вошли Убанунга-Га, Пороховницын, начоперот эскадрильи, начштаб Рэне Ирондель и другие. Каюта наполнилась тревожными лицами и голосами.
— Пуассон не так безвреден. Мы потеряли четырех разведчиков, взорванных собственными бомбами, вспыхнувшими от Пуассоновых искр.
Уралов нахмурился.
— Значит, не у всех налажены аккумуляторы и электроотводы?
Ирондель бросился к себе в каюту и оттуда в третий раз приказал проверить упомянутые Ураловым аппараты на всех самолетах.
Эскадрилья брала высоту одиннадцати тысяч метров. Толчки теперь не прекращались. Волны Пуассона оказались значительно сильнее, чем таковые же волны, известные в Европе.
Зарево прожекторов приближалось, как пламя планетарного пожара.
Было девять часов сорок минут вечера, до Фохтбурга не больше пятидесяти километров.
Другой историк опишет стратегическую схему боя на основании известных мемуаров Иронделя, Пороховницына и официальных приказов, зафиксированных механическими регистраторами самолетов эскадрильи. Нам остается восстановить живую картину этого исторического сражения.
О, нужен гений Плутарха и Тацита, чтобы живо передать те героические движения души, которые тогда руководили вождями и рядовыми сподвижниками эскадрильи. И эта задача нам не по силам. Но кто из наших читателей сам умственным взором не восстановит картины смятенья, воцарившегося в тот момент, когда вдруг трубка личного радиофона фельдмаршала Фохта заговорила, покрывая гул заседания Военного Совета в подземной зале дворца диктатора.
