Я боялся. И знал, что не смогу не войти. На каждом шаге по скрипучим мосткам я боролся с желанием развернуться и бежать прочь.
Вопреки предсказаниям, жена Ростислава не уплыла.
Шуль безмолвно громила дом. Для рептилии в два с половиной метра длиной не может стать препятствием легкий строительный пластик. В стенах пучились вмятины и зияли дыры. Войдя внутрь, я сначала увидел лишь мертвые предметы — сорванные ставни, опрокинутую мебель, глубокие свежие борозды на полу и потолке. Потом появилась Шуль.
Пробежав по стене, она бросилась об пол, смахнула со стола посуду, извернулась клубком, на мгновение впившись зубами в собственный живот. Потом за одну бесконечную секунду преодолела комнату и замерла напротив меня, глаза в глаза. Ее дыхание оказалось легким и пряным.
— Вы такие все, — прошелестела она почти без акцента. — Бесчувственные, расчетливые, целеустремленные. У вас нет времени замереть, чтобы почувствовать ток воды, тепло солнца, радость жизни. Вы опутываете себя долгом и необходимостями. Вы такие же, как мы.
Загипнотизированный ее перламутровыми глазами, я не видел, я на самом деле не видел, что когтями левой — руки? ласты? лапы? — она сантиметр за сантиметром раздирает свою зеркальную шкуру.
Из рваной раны на животе сочилась прозрачная масляная жидкость — лимфа? сок? кровь? — и голос Шули сорвался в хрип:
— Но есть исключения, хомо! И только из-за этих исключений у вас и у нас остается хоть какой-то шанс. Ты знаешь, что «шуль» означает на нашем языке?
— Слава, — перевел я. Но пересохшее горло не издало ни звука, я лишь пошевелил губами.
— Единым именем следуют, — прошептала она по-шнехски, если только я правильно разобрал слова.
Сверкающее тело изогнулось дугой, пушинкой отлетел в сторону двухтумбовый стол, и Шуль пробила внешнюю стену. Раздался тяжелый всплеск.
Когда я выбежал на причал, Шуль успела отплыть от берега метров на тридцать. Она перевернулась на спину, а вода вокруг нее кипела полосатыми спинками карналей.
Я должен был кричать и звать на помощь, но голос оставил меня в эту минуту, и я лишь немо — как настоящая рыба — кривил рот, выталкивая из себя воздух.
Там, где Шуль прокусила и разорвала свою непробиваемую шкуру, карнали быстро обнаружили брешь. Ей должно было быть очень больно, но Шуль не издавала ни звука. Ее тело медленно ускользало под воду.
То, что всегда казалось живой сталью, сначала стало походить на грязную рыбью чешую, а потом — на безжизненный свинец. Карнали накрыли Шуль с головой, а когда отхлынули, в стылой воде озера можно было разглядеть только кривобокие облака, выползающие из-за берега шнехов. Собирался дождь.
— Тошенька, миленький, что же будет? — такими словами меня приветствовала перепуганная Марта.
Я пожал плечами и без стука вошел в кабинет.
— А я тебя уже потерял, — насупив брови, сказал комендант. — Был там?
Не дождавшись ответа, продолжил:
— Варварство, средневековье! Убить детей! Ты должен знать, Антон. Я постоянно на связи с вождем их экспедиции. Контакт, понимаешь?! Наметился контакт уже совсем другого уровня.
— О чем вы говорите, Георгий Петрович? — устало спросил я.
— О том, Антоша, что шесть тысяч наших детей сейчас сидят у них в гнездах. И столько же шнешат забились по углам у нас. Шнехи требуют выдачи убийц. А я почти дожал их на совместный открытый процесс. Частично это твоя работа, между прочим. Будешь должен, спец.
— Георгий Петрович…
— Марта!.. — крикнул комендант через закрытую дверь. — Будь добра, принеси нам с Антоном Андреичем свежей выпечки к чаю!
И снова заговорил со мной:
— Твою роль не забудем, конфликтолог ты наш. Что с того, что где-то сбился, где-то отвлекся? Все мои подвижки — благодаря контакту с тобой, Антоша. Наш план оказался блицкригом. Мы с тобой миновали бутылочное горлышко, хотя народ пока этого не понимает.
Неожиданное безумное прозрение разорвало мне мозг. Сердце словно споткнулось, а забилось снова уже в другом, математически выверенном ритме. Навыки деловой клоунады, которую в меня вколачивали почти семь лет, позволили сохранить внешнее спокойствие.
— Я уже в строю, Георгий Петрович. Жалко их всех, конечно…
— Славу-то? И этих мальков? Еще бы! И Русалка его, бедная девочка, это будет для нее таким ударом… Но эти три смерти не будут напрасны, Антошенька! Я двадцать тысяч положил зря — а этих не зря. Не будет нас, не будет их — будем мы. С общими гуманными законами. С единой торговлей. Все у нас будет хорошо!
Слепящая безжалостная истина засверкала гранями логических связок и объединяющихся фактов. Я начал строить фразы бережно, словно ставил последнюю пару джокеров на вершину карточного домика:
— Вы меня отлично подстраховали, спасибо. При всех моих умениях, все равно поражен: как вам удалось подгадать момент нападения? Чтобы это совпало с переговорами?
В эту секунду я должен был получить в морду и кубарем скатиться с лестницы. К сожалению, этого не произошло.
— Мысли шире, Антоша! Я подгадал переговоры под нападение, — комендант с удовольствием потянулся, хрустнув суставами. — Заодно и эти маньяки-церковники у нас вот где теперь! — Он сжал кулак, плакатно-правильный кулак колон-капитана, отца нации, бати.
— Георгий Петрович, как-то это на провокацию смахивает.
— Обидеть хочешь, Антоша? Я здесь власть. Мне никого провоцировать не надо. Люди просто интересуются моим мнением. По разным вопросам. Без протокола.
Я окончательно потерял себя. Прежний «я», брат-близнец коменданта, агонизировал. А нового «я» пока не предвиделось.
— Знаете, Георгий Петрович, а они ведь на самом деле любили друг друга.
— Антон, брось мне это дело. Нас с тобой не самоистязанию учили. Малая жертва за большое дело. Правильно? И как можно любить ящерицу? Ты же взрослый человек!
Я вспомнил, как однажды застал Шуль одну на веранде. Она не слышала моих шагов и продолжала мучительно разрабатывать артикуляцию. Стягивая изо всех сил углы безгубого рта, она тихо-тихо повторяла: «Люллю… Лювлю… Люблю…»
Прежний «я» умер.
— Георгий Петрович, а помните, позавчера вы спрашивали о векторах?
— Ну?
Я сделал шаг вперед.
— Отрицательный вектор нельзя убрать, его можно и нужно поворачивать или делить. Нацеливать на новый объект, так?
— Что ты, Антоша, мне взялся теорию рассказывать?
— А ведь есть еще одно решение, Георгий Петрович. Простое. Нет объекта — нет ненависти, так, комендант?
А он так ни черта и не понял и еще попытался по-отечески втолковать мне, что на нашей сволочной работе только настоящим мужчинам удается сжать свою совесть в кулак и сделать «как надо».
