Конечно, никого там уже нет. Бог знает, куда ускользнула она, может быть, села в серебряную карету, может быть, растаяла в сумерках. Беренгарий готов заплакать. Еще одно разочарование постигает его чуть позже, когда он обнаруживает, что вместо мелкой монетки к старухе в передник улетел целый риксдалер. Беренгарий уж хотел броситься к ней и потребовать вернуть неправедную добычу, но цветочницы и след простыл. Да и глупо как-то, все так глупо. Денег остается в обрез. Но ничего, скоро уже встреча с превосходным господином, любителем жовиальной словесности, да в среду будет аккуратно выплачено жалованье за уроки.
В воскресенье, встречаясь с господином и передавая ему мелко и аккуратно исписанную тетрадку, Беренгарий радуется вдвойне. Безденежье извело его ужасно, к тому же подоспел срок платить за жилье. Но даже больше, чем приятное ожидание денег, восхищает Беренгария тот взгляд, которым одарит его издатель. Возможно, ему даже поднимут гонорар. А может быть, чем черт не шутит, он издаст повесть уже под своим именем, она хороша, он и сам это знает, несмотря на всю застенчивость, свойственную писателям. «О! Недурно, недурно, — кивает господин, — да вы даром времени не теряли, юноша, ну-ка дайте полюбопытствовать, чем нас одарило бойкое перо Вальтера?» Беренгарий скромно, но с удовольствием глотает горячий кофе, пока издатель углубляется в текст. «Да вы что, любезный, с ума сошли? — вдруг слышит он. — Вы что мне тут наваляли? Мы что, по-вашему, для приходской школы книжки с картинками издаем?» Господин смотрит на него с брезгливой усталостью, словно учитель на мальчишку-бестолочь, застуканного со шпаргалкой. Беренгарий медленно заливается краской стыда. Пунцовый, неловкий и обиженный, он ставит чашку мимо блюдца, понимая, что все кончено, и не понимая, как это могло случиться, что же ему теперь делать и откуда взять денег. Он молчит, уперев взор в бурую лужицу на салфетке, и даже слова не в силах вымолвить в свою защиту. Сама его повесть представляется ему в этот миг пустейшей дрянной поделкой, а сам он бездарный графоман. Повисает тягостное молчание. Позорная сцена неожиданно разрешается актом милосердия. Беренгарию все же отдают конвертик, но требуют за это, чтобы не позднее, чем за три, много четыре дня повесть была должным образом переработана и вручена издателю. «А если у меня не получится?» — тихо спрашивает студент, в котором робость и надежда мешаются с остатками строптивой гордости. «Тогда, юноша, вернете деньги — и никаких претензий друг к другу, — скучно отзывается издатель. — Но, полагаю, у вас получится. Вы способный молодой человек, только поэтому я, так сказать, иду вам навстречу. Некоторые ваши находки хороши, откровенно хороши. Если хотите, пусть остается актрисочка — я не возражаю. И то, что вы ввели модную детальку, — тоже очень хорошо. Шаль не хуже каблучка, ей-богу. Голубой был на пике прошлым летом, сейчас-то все больше крем-шоколад… Голубой платок героини и белое платьице — это глуповато, наивно, конечно, но оставьте. Так даже лучше. Падением невинности, разумеется, никого не удивишь, но ведь и так ничто не ново под солнцем. А глупости я вам советую из головы выбросить».
Беренгарий запоминает все сказанное. Он допивает кофе, нервно теребит галстук, тысячу раз благодарит господина издателя и просит прощения за досадную свою выходку. Сейчас он вернется к себе домой и сядет за работу. Прямо сейчас, немедленно. Господин благосклонно и ободрительно улыбается юноше, подзывает человека, расплачивается за двоих и уходит, в дверях аккуратно надев круглую шляпу. Беренгарий сидит у окна и глядит на бурые и серые камни мостовой, рыжий пес-побродяжка свернулся на них зябким калачиком, наверное, скоро выпадет снег.
— Венцель, — окликнули судейского старые приятели, — что это за шпаку ты там кланялся? Он добрый малый?
— Да вряд ли, — проскрипел гном, не выпуская изо рта короткую вересковую трубку, — обычный осел, каких везде на пфенниг дюжина! А этот, кажется, еще пописывает статейки в здешний альманашек.
— Хорошие хоть?
— Чудовищные, — отмахивается Венцель. — Идемте, друзья! Впрочем, у них у всех есть что противопоставить тем, кто по ту сторону стекла. Они счастливцы, те, за стеклом, им уютно жить в их ограниченной реальности. С ними никогда ничего не происходит. Но пойдемте, пойдемте! Роза без нас завянет, друзья!
В остывшем за ночь гараже остро, по-дачному пахло сыростью. Николай Ильич лежал, не открывая глаз, и вспоминал сон. Это была какая-то ерунда из прошлой жизни, где после работы его ждало несколько встреч, на которые он непоправимо опаздывал, пытаясь по дороге придумывать оправдания и каждый раз встречаясь не с теми, кого ожидал увидеть. Как все осенние сны, сегодняшний был наполнен тоскливой школьной безнадежностью, но это не имело значения. Николай Ильич успокоился и начал распутывать защищавшую подступы к кровати сложную систему веревок и шнурков, на которых висели самодельные колокольчики из разбитой посуды. В основном это были бутылочные горлышки с болтавшимися внутри гвоздями-сотками, но попадались и остатки чашек — красных в белый горох, с памятником Минину и Пожарскому, с избыточно антропоморфной фауной детских сказок.
Под тихий звон стекла и железа Николай Ильич пролез в получившуюся прореху и встал с кровати, сунув ноги в домашние обрезанные валенки. В гараже было темно, но в тусклом свете, едва проникавшем сквозь толстые немытые стекла крошечных окон под самой крышей, было видно, что все стены и потолок оклеены фольгой. Николай Ильич вскипятил в кастрюле на электрической плитке воду из старой пластиковой бутылки и сел пить пустой чай. Он твердо держал обжигающий стакан в загрубевших пальцах и, прогнав из головы и остатки снов, и любые другие мысли, смотрел в блестящую серебристую стену, отпивая кипяток маленькими глотками. Напившись, Николай Ильич убрал стакан в шкафчик, переобулся в уличные ботинки и, надев пальто и вязаную шапку, начал отпирать дверь.
У гаража было два выхода — главные, намертво заржавевшие ворота и небольшая железная дверь в противоположной стене, запиравшаяся на несколько замков, засовов, цепочек и даже перевязанная какими-то веревочками. Перед тем как отодвинуть последний засов, Николай Ильич, отогнув край фольги, вынул из стены рядом с дверью узкий деревянный брусок и долго смотрел на улицу через получившееся отверстие. Этот выход, замаскированный неряшливыми зарослями кустов позади гаражного кооператива, был совершенно незаметен снаружи, но осторожность никогда не мешала. Убедившись, что поблизости никого нет, Николай Ильич отворил дверь.
