Музыка сменилась, зазвучала веселящая душу кадриль. Дряхлеющие политические деятели и их моложавые соратницы прыгали по художественному паркету, словно тот был раскаленной сковородкой. Выше всех, как и положено, прыгал экстремист. На излете он громко выкрикивал какой-либо лозунг, который отрывался от своего создателя, взмывал вверх и, ударившись о потолок, рассыпался в клочья, опадая, словно конфетти, на головы присутствующих.
Погас верхний свет. На стенах, в промежутках между гобеленами, замелькали гигантские тени танцующих, окаймленные кровавыми отблесками пламени. Откуда-то сверху послышался нарастающий хрустальный звон. Варгин поднял глаза: гигантская люстра вышла из положения равновесия под действием неведомой, но явно нечистой силы, и начала раскачиваться.
От танцующего месива отделилась Кэтрин Гвалта. Она подошла и прижалась к Варгину.
— Мне страшно.
Он почувствовал, что Кэтрин говорит правду.
Вдруг музыка затихла, танцующие застыли в невероятных позах. Казалось, и пламя в камине застыло. Все остановилось. Только люстра продолжала зловеще раскачиваться и звенеть.
Вспыхнул яркий свет. В дверях, скрестив руки, стоял отдыхающий с огромным бычьим лбом. По залу шмелиным роем пронесся шепот: «Эфже, Эфже, Эфже, Эфже…»
Феликс Жижин шел прямо и уверенно. Глоб следовал за ним. Куда-то пропала его насмешливость. Осталось только усердие.
Они протаранили танцующих и скрылись в дверях. Породистый бычок, подумал Варгин.
Через мгновение в дверях появился Глоб и объявил, что Эфже ужасно занят и просил продолжать без него. Снова заиграла музыка. Кто-то предложил выпить за здоровье Эфже и за процветание УНП. Глоб подошел к Кэтрин Гвалта, что-то ей сказал, и она вышла в ту самую дверь, за которой скрылся Эфже. Варгину это почему-то не понравилось, и он с неудовольствием посмотрел на Глоба, когда тот многозначительно подмигнул. Министр качнулся. Лицо его снова стало насмешливым. Он сказал:
— Мистер Варгин, хотите посмотреть провинцию? Я вам устрою. Чудно проведете время — рыбалка, воздух. Вечерами костер с кваском, местные жительницы. С ними есть о чем поговорить, честное слово. Вы вот кто по профессии?
— Я в НИИ работаю, — ответил Варгин.
— Вот, ученый значит. Научник. А по какому профилю?
Варгин замялся.
— Что-то вроде аэродинамики, — ответил погодя.
— О, этих там навалом, из разных КБ и НИИ. Да мы вам там такой воркшоп устроим… — министр рассмеялся, — будет о чем дома рассказать. А напитки там, — министр причмокнул, — миргородская натуральная!
Варгин вежливо поблагодарил Глоба. Но мысли его были совсем о другом. Время летело, как стая голодных двукрылов. В дверях появилась Кэтрин. Варгин весело сказал министру:
— Обязательно в провинцию, в глушь, на сеновалы!
Он подошел к Кэтрин Гвалта и попытался заговорить, но его перебил конферансье:
— Слово нашему любимчику, певцу нетривиального прогресса Пэтри Пасхе!
Поэт отличался от остальных тем, что вместо бабочки носил цветастый галстук. Он встал на банкетку и самозабвенно прочел:
— И пусть Вселенная корчится,
Скрипя суставами на вираже,
Да здравствует Санаторий
наше творчество,
Да здравствует Уния и Эфже!
Тут случилось полное и окончательное ликование. Ужин обрел второе дыхание.
— Ужасно душно, — сказала Кэтрин.
— Может быть… — начал Варгин.
— Да, лучше выйти наружу.
— Для принятия воздуха, — обозначил цель Варгин и, вдохновленный поэтом Пэтри Пасхой, добавил: — Покой души ищи в тиши.
Никто не обратил внимания на то, как они вышли из виллы. Уже была ночь.
— Мистер Варгин, мне страшно, — опять пожаловалась Кэтрин.
— Что так? — полушутя спросил Варгин, но осекся, посмотрев на нее.
— Последние дни мне не по себе. У меня такое чувство, что за мной кто-то постоянно следит.
— При вашей внешности это вполне естественно, — объяснил Варгин.
Но Кэтрин даже не отреагировала на намек.
— Кто-то был у меня в квартире и что-то искал. Я рассказала Эфже. Но он поднял меня на смех. А я знаю, что кто-то был. Как вы думаете, это связано с моим братом?
— Думаю, что да. Но почему вы об этом говорите мне?
— Вы такой оригинальный и непримиримый, — она с издевкой посмотрела на Варгина.
Тот ничего не понимал.
— Ваш брат — опасный государственный преступник, — сказал Варгин.
— Что же он, в прачечной белье крал?
— В том-то и дело, что никакой прачечной нет и не было. Я узнавал.
— Так почему же он преступник, да еще и государственный?
— А это вам лучше знать, что у вас тут происходит. Вы же передовой авангард, а не я. Разговариваете на каком-то птичьем языке, боретесь с урожаем, сотрудничество сворачиваете. Кривляетесь постоянно, шуты гороховые.
Кэтрин глядела на него с восхищением.
— Вот вы, литературу преподаете детям. А сами говорить-то не умеете. Наверное, и книг хороших не читали, Жаркомба.
— Это каких же таких хороших?
— Ну, Рубака, например, — нашелся Варгин.
— Нет, не читала. А о чем же он пишет?
— Много о чем… Да я и не читал.
Они рассмеялись.
— Жаркомба — это хорошо, — сказала она и спросила: — что же они ищут?
— Не знаю. Может, то, что прятал ваш брат?
— Поздно уже. Нужно ехать домой, — сказала Кэтрин. — Проводите меня.
— Хорошо сказано, проводите. А как?
— Пойдемте пешком до автострады, там попутку остановим.
Они пошли по узкой лесной дороге. К счастью, было не очень темно. Осенью с вечера восходило яркое, как полная Луна, шаровое скопление сорок семь Тукана.
Вскоре они вышли на шоссе. Машину удалось остановить лишь после того, как была применена военная хитрость: Кэтрин посоветовала Варгину спрятаться и голосовала сама. Остановился огромный рефрижератор. Всем хватило места. Водитель, когда до него дошла уловка, добродушно рассмеялся. Вообще, он оказался словоохотливым парнем. Он объяснил, что страшно рад любым попутчикам, лишь бы они не молчали.
— Вторую ночь не сплю. Я уже и пел, и анекдоты себе рассказывал… Серьезно, — поглядел он на пассажиров. — А что же делать? Эти, — он показал за плечо, — молчат. Уснешь, и все, хана.
— А кто у вас там? — спросил Варгин.
— Рыба свежемороженая с верхних озер.
— Нельзя так, совсем не спать, это нарушение техники безопасности, — сказала Кэтрин.
— Эх, барышня, техника техникой, а домой-то спешишь. Сейчас приеду, щей горячих жена подаст, кваску грамм двести, а там и в постель. Я здесь все бока свои отмял. Сколько лет езжу, а не могу привыкнуть спать в кабине. Да нет, в кабине — это не то. Не тот коленкор, — настаивал шофер, будто кто-то с ним спорил.
