Многие авторитеты сходились в убеждении, что смертность от чумы достигла максимума и теперь пойдет на убыль. Больше того: очевидно, первые сведения о заразительности новой болезни были сильно преувеличены, так как до сих пор на Британских Островах не было ни одного случая заболевания, несмотря на обширную торговлю Англии с континентом. Правда, всюду установлены были строжайшие двухсуточные карантины для приезжающих - выяснилось, что инкубационный период продолжается около пятидесяти часов - но, пока, еще ни один из прибывших из-за границы не был задержан и отправлен в госпиталь. Из этого выводили заключение, что новая чума не так у›к заразительна, локализируется в определенных центрах и не легко переносится из одного места в другое.
Тревожило только одно - страшная смертность среди врачей и бактериологов, пытавшихся распознать и изучить зародыши новой болезни. Девять английских бактериологов, дерзнувших на мученичество ради науки, поехали в Берлин на чуму - и ни один не вернулся. Вследствие такой особой восприимчивости бактериологов и врачей к заразе, относительно общего характера, свойств заразы и ее действия большая публика оставалась еще в полном неведении.
К половине марта сложилось убеждение, что строгость карантинных правил наносит большой ущерб торговле и должна быть ослаблена. Иностранные правительства, ведь, тоже сознают серьезность грозящей им опасности и делают все возможное для локализирования эпидемии. Вначале страна была напугана - это естественно - но теперь успокоилась и видит, до какой степени опасность была преувеличена.
При втором чтении церковного билля, перед Пасхой, правительство одержало победу девятнадцатью голосами, и все Гослинги, уже привыкшие к чуме и только клявшие ее за то, что она вредит торговле, с радостью сосредоточили свой интерес на новой теме. Все они были убеждены, что на новых выборах консерваторы пройдут подавляющим большинством.
А так как либералы уже более десяти лет держали власть в своих руках, такая перспектива никого не устрашала.
Но в этот критический момент к полному удовольствию поборников господства Евангелической церкви - новая чума принялась всерьез косить людей.
Россия опустошалась быстро. Сообщение с Москвою было прервано, но не в виде меры предосторожности, а потому, что вся жизнь города была парализована. Люди падали мертвыми на улицах, и хоронить их было некому, кроме женщин. Началось повальное бегство из города. Дороги были запружены пешими и ехавшими в экипажах, так как поезда перестали ходить.
Известия об этом пришли не сразу: они просачивались понемногу; каждые два-три часа получались телеграммы, сначала подтверждавшие, потом опровергавшие, потом окончательно подтверждавшие полученные раньше вести о бедствии.
Эти вести вызвали нечто в роде войны - в целях самозащиты. Германия выслала на границу войска, чтобы задержать приток эмигрантов из России и Царства Польского; Австро-Венгрия поспешила последовать ее примеру.
Парламент собрался раньше, чем кончились пасхальные вакации. Необходимо было спешить с решительными мерами, и премьер объявил палате, что он вносит билль о немедленном прекращении всякого сообщения с Европой.
Несомненно, теперь и Англия порядком струхнула, но века опеки и заботы правительства о населении создали веру в свою безопасность, пошатнуть которую было не легко.
Приверженцы «политики запертой двери» воспрянули духом; теперь им было легко вести пропаганду, но все же и теперь оставалось много утверждавших, что опасность сильно преувеличена. И, когда «Evening Chronicle» вышла с длиннейшей передовицей, доказывавшей, что «билль о Запертой Двери», - как его уже успели прозвать - не что иное, как фортель, выкинутый правительством, с целью удержаться у власти, наступила заметная реакция. Разрыв всяких сношений с Европой представлялся слишком крутой и невыгодной мерой, и к консерваторам, восстававшим против нее, присоединилась часть либералов, лично заинтересованных в том, чтоб она не прошла.
На партийных собраниях оппозиция ликовала: «Если нам удастся на этом голосовании билля свалить правительство, вся страна будет за нас… все промышленники Севера поддержат нас… даже и шотландцы… мы снова и в громадном большинстве вернемся к власти… Эта перспектива была так соблазнительна, что партия, не задумываясь, сделала билль своей партийной ставкой.
Времени терять было нельзя, так как билль решено было внести уже через четыре дня после открытия парламента, и партийная агитация кипела во всю. И на втором чтении билля палата, если не была битком набита, то лишь потому, что значительная часть населения, в том числе и многие депутаты, в это время уже были на пути в Америку. Все большие океанские пароходы уходили переполненными и возвращались, вопреки обыкновению, нагруженными исключительно пищевыми продуктами.
Речь премьера в защиту и обоснование билля была выдающаяся по своей искренности и серьезности. Он перечислил все меры, принятые для того, чтобы страна не страдала от недостатка съестных припасов, и убедительно доказал, что, пока сохранилось сообщение с Америкой, бояться голодовки нечего. При этом он подчеркнул тот факт, что все американские порты уже закрыты для всех эмигрантов из Европы, за исключением прибывающих из Великобритании, и, если на Британских островах отмечен будет хоть один случай заболевания чумой, тогда, действительно, чрезвычайно трудно станет получить пищевые продукты из Америки и Колоний. Он умолял Палату не примешивать партийных интересов к обсуждению такой неотложно-необходимой меры, от которой зависит безопасность Англии, доказывая, что в такой критический момент, не имеющий прецедента в истории человечества, обязанность каждого гражданина забыть о своих личных интересах и быть готовым всем пожертвовать для общего блага.
Речь эта, несомненно, произвела большое впечатление, но впечатление это было разбито ответной речью лидера оппозиции, м-ра Брамптона. Он весьма прозрачно намекнул, что внесение билля со стороны правительства не что иное, как военная хитрость и поход на избирателей. Он издевался над трусостью тех, кого пугает «русская эпидемия», и закончил советом не терять самообладания и хранить подобающую британцам стойкость и хладнокровие, вместо того, чтобы запереться на ключ и погубить свою торговлю. «Неужто же мы такие трусы, что, как кролики, при первой же тревоге, забьемся в свои норки?»
Прения, хотя и долгие, ничего к этому не прибавили; голоса разделились, и правительство было разбито - десятью голосами.
