До сей минуты остальные члены Комитета еще сидели — правда, как на иголках, еле сдерживаясь, но тут их прорвало.
— Отвратительно! Варварство! Невежество! — закричали они в один голос.
— Эти птицы — научная реликвия! Мы собрались здесь, чтобы их защитить. Я предлагаю поймать их и выставить в Смитсонианском музее, — заключил доктор Поддл.
Я пришел в полное изнеможение. Голова у меня раскалывалась, пришлось принять еще несколько таблеток. А коллеги спорили между собой, не слыша друг друга.
— Прошу обдумать мои предложения! — Я попытался их перекричать, но на меня никто не обратил внимания. И тогда я совершил поступок, доселе для меня совершенно невероятный: я сломал председательский молоток точно посередине.
Все замерли. Я сам немного испугался, а потом громко заявил:
— Предлагаю организовать вокруг каждого из трех гнезд постоянную неприступную запретную зону, исключающую любое вмешательство человека в жизнь орлов, независимо от целей. Всякая попытка нарушений установленных границ должна караться заключением в подводную тюрьму по меньшей мере на десять лет без права ходатайства о помиловании.
Никогда раньше не приходила мне в голову мысль о таких драконовских мерах, но тут я почувствовал, что спасти орлов можно только так.
Они молча уставились на меня, но я сказал, что должно быть принято все или ничего. Все или ничего! В противном случае я тотчас слагаю с себя все полномочия, а истребление Американского Орла, нашей национальной эмблемы, навсегда останется на совести остальных членов Комитета…
Мои предложения были приняты тремя голосами против двух. Мистер Балли насупился.
— Но орлы неотделимо связаны со всем праздником, — пробурчал он. — А вы загоняете тварей в какой-то темный угол, где никто их и увидеть не сможет. Мне кажется, они заслуживают настоящего, большого бенефиса!
— Я же говорил, что не хочу брать деньги за деревья, — пробормотал мистер Финк. — Все, чего мы бы хотели, — упоминание о вкладе нашей фирмы…
Он продолжал твердить это, пока я не захлопнул перед ним дверцу лифта.
Через день после заседания Комитета по Орлам я получил ужасное известие. Восемь пойманных орлов, которых аляскинцы так и не выпустили, были обнаружены в клетке мертвыми. Они бились головой и крыльями о прутья, пока не погибли.
До празднества оставалось уже десять дней. Машина вертелась быстрее и быстрее — это особенно было заметно по выручке пивных и ресторанов. Толпы на улицах все прибывали. Даже подземный город кишел людьми, хотя цены на все, за исключением почтовых марок и воды, были там вдвое и втрое больше, чем наверху. Множились нарушения порядка, несчастные случаи и драки.
Возле кислородных киосков уже запасали горы носилок и готовили на случай необходимости санитарные аэровозы. Ходили слухи о возможных волнениях.
Я отсиживался дома и принял твердое решение в этот день не лезть на парады, не ходить на встречу марсианской экспедиции и вообще не высовывать носа на улицу.
В космоцентре царило удивительное спокойствие, во всяком случае, оттуда наружу не просачивались никакие тревожные известия. Говорили, что Б.Н. поселился в подземелье возле центра связи и не покидает своего поста ни днем, ни ночью. Время от времени его мощный бас гремел в уличных громкоговорителях всей страны. Но это было похоже на магнитофонную запись — каждый раз одно и то же: полет проходит нормально, все отлично, приближается величайший триумф в истории космоса!
А у меня хватало поводов для беспокойства. Я то и дело звонил во Флоридаполис. Ограждения поставили, хотя это и влетело комитету в копейку. Мне постоянно тыкали в глаза, что мы нарушаем права собственности. Но мы все-таки добились своего после того, как разрешили развесить на ограде рекламные объявления.
7 сентября я полетел во Флоридаполис, чтобы лично проинспектировать охранные сооружения. На просторной поляне возле озера стояло несколько дубов и сосен, которых каким-то чудом пощадили бульдозеры. Двадцатифутовый забор, колючая проволока — все было на месте. Вокруг патрулировала вооруженная до зубов охрана. Но птиц не было видно. Я, собственно, на это и не надеялся. Орлы здесь — в этом меня заверили сторожа. Было видно, что они твердо намерены выполнить свою задачу и считают ее для себя большой честью.
Я вернулся домой в семь вечера. А на следующий день, 8 сентября, вылетел на Аляску. Эту поездку я откладывал как мог, но больше тянуть было нельзя. На Аляске я провел ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы забрать покрытый флагом ящик с окровавленными трупами восьми огромных птиц — последних, которых видело небо Арктики. Понимая, что нужна какая-то торжественная церемония, я нахально попросил — и тут же получил разрешения перевезти ящик в Вашингтон на специальном самолете президента с почетным эскортом. Там я передал драгоценный груз хранителю Смитсонианского музея. Когда орлов укладывали в склеп, ни надгробных речей, ни оркестра, ни салюта не было — всего лишь почетный караул и мы с хранителем. Но и эта простая прощальная церемония произвела на меня большее впечатление, чем многие помпезные похороны.
10 сентября я снова посетил орлиный заповедник во Флоридаполисе. На этот раз я решил сидеть в укрытии до тех пор, пока не увижу хотя бы одну из этих пяти бесценных теперь птиц. К тому времени, которое мы когда-то называли закатом солнца, я устал от бесплодного ожидания в неудобной позе, как вдруг кто-то из сторожей указал на несколько крохотных темных точек, спускавшихся из облаков. Кружившиеся в небе точки становились все больше и больше, и наконец я смог различить широко раскинутые двухметровые черные крылья птиц, которые, накренившись на ветру, снижались по медленно сужавшейся спирали.
Еще ребенком я видел, как парит белоголовый орел. Почему этот небесный хищник вселяет своим видом такое глубокое чувство в душу человека? Есть много птиц более стройных и красивых, легче приручаемых и более дружелюбных. Но нет птицы более величественной, чем белоголовый орел…
Медленно кружились огромные птицы, как будто время для них ничего не значило. Я подумал о тех тысячах и миллионах лет, на протяжении которых такие же орлы точно так же кружили над долинами и лесистыми горами первобытной Америки, купаюсь в свежем ветре, в чистом синем горном небе, неотъемлемая часть нашей природы. Из всех орлов, чьи хищные глаза и вздыбленные перья когда-либо украшали гербы королей и государств, только эти, белоголовые, безраздельно принадлежали одной Америке. Их, повелителей неба, независимых, бесстрашных, величественных, республика, когда была молода, избрала своим символом. Теперь они перестали быть ее символом. Им на смену пришел технологический «орел», нелепое и скрипучее создание рук человека. Символического в орлах осталось только одно — то, что они вымирали. В мире, принадлежащем технике, не осталось места живой природе так же, как и величию, бесстрашию, независимости, гордости.
