Ознакомительная версия.
— Только здесь все наоборот, да? — спросил Арни, кивнув. — Это угроза: они говорят вам, что могут вернуться в прошлое и сделать что–то плохое, вычеркнуть девушку из уравнения. В любое время. А вы потом просыпаетесь, смотрите на пустую постель и говорите: «Ох, какая жалость, что много лет назад Эми погибла в авиакатастрофе». И видите, что заголовки газет изменились, что все эти люди исчезли, что историю подправили — изменили так, как нужно этим существам.
— А до вас доходит, Арни, — сказал я. — Пусть и не сразу, но доходит.
— И смысл этого послания, — продолжал он — в том, чтобы вы отвязались от них. А иначе зачем угрожать? Вы не должны мешать их планам, иначе тени вернутся и вырежут Эми из потока времени.
Я попытался что–то сказать, сглотнул и наконец выдавил:
— Понимаете, я облажался. Вначале я все делал правильно — у меня не было ни родных, ни денег, ни карьеры, вообще ничего. Что они могли мне сделать? Что они могли у меня отобрать? С появлением Эми все изменилось. Теперь я у них на крючке, теперь я у них в руках. Когда она смотрит на меня своими зелеными глазами, мне кажется, что спасение мира — это просто голливудский бред. Все, что я могу — спасти только этот крошечный кусочек, уголок, в котором нахожусь я и эта девушка. И каждый раз, когда мне в голову приходит эта мысль, откуда–то доносится смех. Твари смеются. Типа, шах и мат, игра окончена.
— Значит, вы ее не съели? — спросил Арни.
— Что?!
— Значит, вы так и не стали монстром и не съели ее?
— Нет, в монстра я так и не превратился. — Я подумал немного и добавил: — Насколько мне известно.
— Но превратитесь?
Я пожал плечами. Арни выдохнул, затем встал и отряхнул брюки.
— Не знаю, как это прозвучит после того, что вы только что рассказали, но мне кажется, что вы должны это услышать, — сказал он.
— Арни, неужели на этот раз вы расскажете мне все? Назовете причину, по которой приехали сюда? Я вам честно скажу: если вы напишете обо всем этом статью, это будет полный отстой.
— Давайте предположим, — начал Арни, — что эти тени действительно существуют. Я в этом сомневаюсь, но допустим, что это так.
— Ага–ага.
— Предположим также, что время не является одним и тем же для них и для нас с вами. И то, что — по вашим словам — они могут выдернуть вас из прошлого и настоящего так, что все будет шито–крыто.
— Так–так. — Я нетерпеливо помахал рукой, подгоняя его.
— Насколько, по–вашему, они могут углубиться в прошлое? Могут ли они убрать того, кто нашел лекарство от полиомиелита?
— Ой… Не… не думаю.
— Допустим, что все события, словно звенья одной цепи, взаимосвязаны. Тени действуют на парня, который тридцать лет назад вытащил Билла Гейтса из разбитой машины. Делают так, что этот парень не появляется на свет и поэтому не может спасти Гейтса. Билл Гейтс умирает в детстве, а завтра мы просыпаемся в мире, где все работают на «макинтошах»?
Я содрогнулся.
— Ой. Не знаю, Арни. А вы знаете?
— Ранее вы упоминали о том, что на телевизоре у вас есть коробка, с помощью которой вы играете в игры, где нужно бродить и стрелять в людей?
— Ну, она есть у Джона — целых шесть, если считать те, что лежат в шкафу. «Playstation», «ХЬох» и все остальные.
Арни кивнул.
— Эти названия мне ничего не говорят. Скажите, эти штуки не кажутся вам странными? Когда вы играете на них, у вас не возникает странное ощущение?
Я пожал плечами..
— Не знаю. В общем, нет.
— Впервые одну из этих игровых машин я увидел месяц назад, — сказал Арни. — И внезапно они появились у всех.
Он сделал паузу, но я ничего не ответил.
— У меня есть племянник, — продолжил Арни. — Ему одиннадцать лет, он любит комиксы, радиоуправляемые машинки и фильмы с Робом Шнайдером. Пару недель назад я прихожу домой и вижу, что он сидит на диване, наклонившись вперед, словно в трансе. Я никогда еще не видел такого сосредоточенного ребенка. Никогда. А в руках у него пластиковая штука с кнопками, и он молотит по ним изо всех сил. Я поворачиваюсь к телевизору, и меня едва не выворачивает наружу. В нижней части экрана — ствол пушки; из дула вырываются вспышки, выстрелы рвут людей в клочья. Все залито кровью. И вдруг я понимаю — и при этом у меня такое чувство, будто я съел что–то тухлое, — что пушкой управляет мой племянник. Черт побери, он сидит и играет в симулятор убийцы. Тут заходит его мама и говорит сыну: «Поздоровайся с дядей Арни». Она смотрит на телеэкран как ни в чем не бывало, словно это нормально, когда ребенок делает то, отчего новобранцы на войне блевали. Смотреть на человека — а люди на экране выглядели такими же, как и мы с вами, — смотреть на человека, нажимать на спусковой крючок, видеть, как он падает, и даже не содрогнуться при мысли о том, что ты кого–то убил…
Арни вытер пот со лба.
— На войне со мной служили несколько бессердечных ублюдков — таких, знаете, уличных парней, которые смотрят по–особому, парней, которых в детстве каждый день лупили перед сном. Даже они, эти жестокие ребята, застывали на месте, когда им впервые приходилось нажать на спусковой крючок и выстрелить в живое существо.
— Ну да, там хватает насилия, но ведь это же просто игры… — начал я.
— Прочистите уши, Вонг. Я не говорю, что эти игры появились давно, а я, старый пердун, их просто не замечал. Эти игры, эти устройства, на которых в них играют, месяц назад еще не существовали, а теперь они повсюду, на каждом телевизоре — спросите у людей, и вам скажут, что эти штуки появились много лет назад. Я журналист, я путешествую, у моих родственников есть дети, я повидал мир и точно знаю, что раньше этих игровых ящиков в продаже не было, потому что продавать их — безумие. Но я начинаю замечать, как движутся тени, а в один прекрасный день обнаруживаю, что каждый ребенок приклеился к коробке, которая обучает его. И только скажите, что это не так. Эти дети есть в каждом уголке страны, в каждом уголке мира — миллионы детей часами учатся все быстрее нажимать на курок, все точнее стрелять и становятся все более черствыми. Если это не обучение, если это не промывание мозгов, то я уж и не знаю, как это назвать. А в вашем мире, в этом мире, в этой версии реальности, это никому не кажется странным? Серьезно?
— Ну…
Сказать мне было нечего. При мысли о том, что эти твари обладают такой силой, я просто выпал в осадок, потерял дар речи. Хуже всего то, что я не мог принять слова Арни за бред сумасшедшего — ведь репортер потратил на меня почти целый день. Кроме того, с моей стороны это было бы нечестно.
— И вся штука в том, — сказал Арни, — что постепенно это чувство слабеет — тает, словно сон. Я привыкаю к этим штукам, говорю себе — ну да, конечно, эти игры были всегда, все дело во мне, это стресс, это возраст, это наркотики, которые я когда–то принимал. Но тут я включаю новости и замечаю расхождения в деталях. Папа Римский, например Иоанн Павел II, ему на вид лет сто, папствует себе как ни в чем не бывало. А я помню, что в начале девяностых его убили и на смену ему пришел парень по имени Лев — чернокожий, на шестом десятке. И если я прищуриваюсь, то почти могу представить себе его лицо. Но его нигде нет — и это еще одна деталь, которую кто–то изменил. Сама мысль об этом такая огромная, такая невероятная, что я чувствую себя червем, который застрял между протекторов на шине грузовика. Понимаете, о чем я?
Ознакомительная версия.
