— Что ты имеешь в виду?
— Это старая история. Сейчас либерализм господствует, а либерализм означает слабость. Мы уповаем на образование и пропаганду, на бесплатные контрацептивы, абортарии и соболезновательные. Мы поощряем непродуктивные формы сексуальной активности. Нам нравится обманывать себя мыслью, что люди достаточно хороши и мудры и помнят о своих обязанностях. И что же происходит? Вот пример: несколько недель назад стало известно, что у одной супружеской пары в
Западной провинции шестеро детей. Шестеро! Скажи пожалуйста! И все живы к тому же. Очень старомодная парочка — богопоклонники. Плели что-то о воле Божьей и прочую чепуху. Один из наших служащих беседовал с ними, пытался беседовать с ними, пытался взывать к их здравому смыслу… Представь себе — восемь человек в квартирке меньше этой! Но им как об стенку горох. Наверняка у них есть Библия. Гоб знает, где они ее откопали. Ты когда-нибудь видела Библию?
— Нет.
— Ну, это такая древняя религиозная книга, полная непристойностей. Там говорится, что попусту расточать ваше семя — большой грех и что если Бог любит вас, то он наполнит ваш дом детьми. И написана к тому же на старом языке. В общем, эта парочка все время ссылалась на эту. книгу. Болтали что-то о плодородии, проклятой смоковнице и прочее в том же роде. — Дерека передернуло: его ужас был искренним. — И ведь они совсем молодые люди!
— Что с ними стало?
— А что с ними сделаешь? Сказали им, что есть закон, ограничивающий количество детей только одними родами, удачными или неудачными — неважно, но они ответили, что это безнравственный закон. «Если Бог не собирался делать человека плодовитым, — заявила парочка, — то зачем Он наделил людей инстинктом размножения?» Им разъяснили, что бог — это устаревшее понятие, но они этого не признают. Им сказали, что у них есть долг по отношению к своим ближним, это они признают, но никак не могут понять, почему ограничение размеров семьи превратилось в долг. Очень сложный случай.
— И им ничего не было?
— Да ничего особенного. Оштрафовали. Предупредили о том, что у них больше не должно быть детей. Надавали противозачаточных таблеток и послали на инструктаж в местную клинику по контролю над рождаемостью. Но похоже, что они так и остались при своем мнении. И ведь таких людей много по всему миру: и в Китае, и в Индии, и в Ост-Индии — вот что пугает. Вот почему и необходимы изменения. Глядишь на цифры народонаселения — и волосы дыбом встают. Мы уже на несколько миллионов в плюсе. А все потому, что верим людям. Вот увидишь, через день-два нам пайки урежут. Так который же час? — снова спросил Дерек. Вопрос был скорее риторическим: он мог бы, если бы захотел, вынуть руку из-под теплого расслабленного тела Беатрисы-Джоанны, вытянувшегося до дальнего угла крошечной комнатки, и посмотреть на микрорадио, где был и циферблат. Но ему было слишком лень двигаться.
— Думаю, что-нибудь вроде половины шестого, — ответила Беатриса-Джоанна. — Можешь проверить по телеку, если хочешь.
Без труда вытянув свободную руку, Дерек щелкнул выключателем у изголовья. Легкая штора, опустившись, закрыла окно, оставив света как раз в меру, и через одну-две секунды с потолка послышалось легкое бульканье и повизгивание конкретной музыки. Как раз такую музыку — без духовых, без струнных, без ударных — рассеянно слушал в этот момент потягивающий алк Тристрам. Звучали генераторные лампы, водопроводные краны, корабельные сирены, громовые раскаты, шаги и вокализ в ларингофонах; все это было перемешано и перевернуто, с тем чтобы создать короткую симфонию, призванную скорее услаждать, чем возбуждать.
Телеэкран над головами Дерека и Беатрисы-Джоанны молочно засветился, и внезапно на нем появилось цветное стереоскопическое изображение статуи, венчавшей Дом Правительства: каменные глаза, причудливая борода; мощный нос, рассекающий ветры, вызывающе блестел. Облака за статуей летели, словно куда-то спеша, небо было цвета школьных чернил.
— А вот и он, наш святой-покровитель, кто бы он ни был,
— заметил Дерек. — Святой Пелагий, святой Августин или святой Аноним — кто? Узнаем сегодня вечером.
Образ святого потускнел и исчез. На экране расцвел производящий сильное впечатление храмовый интерьер: древний серый неф, стрельчатые арки. От алтаря отделились две округлые мужские фигуры, одетые во все белое, словно больничные служители. «Священная игра, — объявил голос. — Дамы из Челтенхэма против мужчин Уэст-Брамиджа. Дамы из Челтенхэма выиграли жребий и получили право бить первыми». Две пухлые белые фигуры подошли проверить воротца в нефе. Дерек щелкнул выключателем. Стереоскопическое изображение потеряло объемность и погасло.
— Сейчас самое начало седьмого, — сказал Дерек. — Я, пожалуй, пойду.
Он вытащил затекшую руку из-под лопаток своей любовницы и выскользнул из кровати.
— Еще куча времени, — проговорила, зевая, Беатриса— Джоанна.
— Все, время вышло.
Дерек натянул свои узкие брюки, застегнул на запястье ремешок микрорадио и взглянул на циферблат.
— Двадцать минут седьмого. «Священная игра…» Вот уж действительно последний ритуал цивилизованного Западного Человека, — фыркнул он. — Послушай, нам лучше не встречаться с неделю. Что бы там ни было, не ищи меня в Министерстве. Я сам с тобой как-нибудь свяжусь. Там посмотрим, — приглушенно доносился голос Дерека из-под рубашки. — Будь умницей, — проговорил он, надевая вместе с пиджаком маску гомосексуалиста.
— А сейчас выгляни и проверь, нет ли кого-нибудь в коридоре. Не хочу, чтобы видели, как я ухожу.
Беатриса-Джоанна вздохнула, вылезла из кровати, надела халат и пошла к двери. Выглянув в коридор, она посмотрела сначала налево, потом направо, как ребенок, старающийся соблюдать правила перехода улицы, вернулась обратно и сказала:
— Никого нет.
— Ну и слава Гобу.
Последние слова Дерек произнес, капризно сюсюкая.
— Не нужно разыгрывать этот гомоспектакль передо мной, Дерек.
— Каждый хороший актер, — жеманно проговорил он, — начинает входить в роль, еще стоя за кулисами.
Он быстро чмокнул ее в левую щеку.
— До свидания, дорогая.
Вихляясь, Дерек прошел по коридору к лифту. Сатир заснул в нем до следующего раза. Когда только он будет, этот «раз»?
Все еще немного взволнованный, несмотря на еще два стаканчика алка, пропущенные в подвальчике недалеко от дома, Тристрам вошел в «Спёрджин-билдинг». В просторном вестибюле смеялись полицейские в серой форме. Они были даже здесь! Тристраму это не нравилось, совсем не нравилось. У дверей лифта толпились соседи Тристрама по сороковому этажу: Уэйс, Дартнелл, Виссер, миссис Хампер, Джек Финикс-младший, мисс Уоллис, мисс Райнинг, Артур Спрэгт, Фиппс, Уолкер-Мередит, Фред Хэмп и восьмидесятилетний мистер Этроул.
