— И даже до Гаргантюа и Пантагрюэля?
— Разумеется. Если не ошибаюсь, впервые об этом — во всяком случае, слегка похожем — упоминается еще в IV или III веках до нашей эры.
— До нашей эры-ы? — усомнился Фрэнк, с восхищением глядя на Стива.
— Конечно.
— Где же это случилось?
— В Древнем Китае жил мыслитель по имени Чжуан Чжоу, парадоксалист. Он едко высмеивал рационалистическую этику Конфуция. Тщедушный, жидкоусый и желчный старичок стремился постигнуть диалектическое тождество истины и иллюзии, добра и зла, морали и аморальности. Его идеал — отказ от вмешательства в установленный природой распорядок бытия. Он олицетворял эдакий образ юродивого чудака-мудреца, который попирал общепризнанные нормы поведения, насмехался над претензиями государства к человеку и облекал мудрость в нарочито причудливые внешние формы.
— Да, сходство, пожалуй, есть, — неуверенно согласился Фрэнк.
— Но есть и существенная разница. Чжуан Чжоу облекал в рубище мудрость, а твои битники и иже с ними — по меньшей мере глупость и пошлость.
— Это почему же они мои?
— Извини, наши общие.
— То, что ты рассказал, в университете преподают?
— Не совсем. Человек должен стремиться как можно больше познать. А для этого, мне кажется, самый простой и дешевый способ — читать побольше. Ведь, как ни банально, а именно в книгах собрана вся мудрость со времен потопа, а то и раньше…
— Ну, всех книг не перечитаешь.
— А все и не стоит. Бери те, которые нужно.
— Легко сказать. А ты сам знаешь, какие нужно?
— Теперь знаю. Уверен — это и к тебе придет, если затронет проблема социального устройства. А не затронет — читай, что подвернется…
* * *
В середине осени, когда урожай в основном собрали, окрестные фермеры разрешали за небольшую плату охотникам-любителям отстреливать на угодьях перепелок.
В высохшей, жесткой, как проволока, высотой в четверть фута стерне сновали несметные стаи этих сереньких птиц. Вот-вот должен был начаться перелет.
Фрэнк упросил Стива в конце недели поехать за город отдохнуть, а заодно и попытать счастья и, если повезет, порадовать отца десятком-другим приготовленных с рисом или бобами в кетчуповом соусе перепелов.
Уговаривать пришлось долго. Стив сначала наотрез отказался, он был категорически против охоты.
— Я не понимаю тебя, — кричал Фрэнк. — Ну что зазорного, если мы настреляем несколько пичуг, кому от этого будет худо?
— И нам и птицам, — возражал Стив.
— Но почему?
— Потому что любая охота, если она не средство пропитания, варварство, а охотники-любители — убийцы, иначе их не назовешь, если они получают удовольствие от самого факта уничтожения живых существ.
— По-моему, это ханжество. Многие великие люди были страстными охотниками и в то же время оставались гуманистами.
— А мне противны эти увлечения и эта оголтелая орава с автоматическими дробометами, приборами ночного видения и другими чудесами техники. Этим джентльменам есть нечего?
— Нет, — замялся Фрэнк. — Но зачем же так категорично?
— Вот именно, — рубанул Стив ладонью. — Я составлю тебе компанию, но от участия в этом гнусном и недостойном человека развлечении меня, пожалуйста, освободи. И ради бога не приводи примеры из жизни великих, их заслуга не в человеческих слабостях, а в ином. Можно быть гениальным физиком, но заядлым картежником, в чем, разумеется, подражать не следует.
— Договорились, — обрадовался Фрэнк. — Давай собираться.
Грег вскоре убедился, что в чем-то Стив оказался прав.
По опустевшим полям рыскали десятки людей с ружьями и собаками. То там, то здесь грохотали выстрелы, в воздухе реяли перья, пахло порохом. По обочинам автострад и проселков вытянулись вереницы разноцветных машин. Кое-где запестрели оранжевые палатки, потянулись дымки костров, истошно завопили транзисторы.
Друзья отошли подальше от шоссе и расположились на берегу заросшего осокой ручья.
Стив, вынимая из рюкзака свертки с едой и банки с пивом, крикнул собирающему для костра валежник Фрэнку:
— Вот она, цивилизация нашего атомно-космического века, полюбуйся.
Фрэнк с охапкой хвороста в руках повернулся в ту сторону, куда указывал скептически улыбающийся Стив.
На небольшой, залитой солнцем лужайке, между двух искривленных сикомор, стояла молодая женщина в лазоревой спортивной курточке с множеством застежек-«молний», в элегантной шляпке с перышком фазана за ленточкой, стройные бедра красиво облегали бежевые бриджи, на ногах короткие сапожки на высоких каблучках. Под мышкой зажат инкрустированный перламутром дорогой бельгийский меркель, из его ствола голубой ленточкой вился дымок. Хорошенькое лицо слегка запрокинулось и светилось, словно озаренное изнутри восторженным экстазом. К ней, переваливаясь на полненьких ножках и радостно смеясь, семенил белокурый кудрявый малыш в панамке и полосатой безрукавочке, за кончики крылышек он держал перепелку. Капельки крови падали на штанишки.
— Мама, мама! — захлебываясь, картавил мальчуган. — Вот еще одна. Смотри, какая большая, как самолет.
— Брось ее! — крикнула женщина. — Ручки испачкаешь. Брось сейчас же.
— Она живая, мама, трепыхается.
— Бог с ней, оставь или отдай собачке.
Вокруг малыша, норовя выхватить птицу, носился вислоухий породистый сеттер.
— Можешь быть уверен, — взглянув исподлобья на женщину, произнес Стив, — эта современная Диана укокошит не менее десятка, а у карапуза па всю жизнь останется в памяти растерзанная птица и кровь на ручонках.
— Ну это необязательно, — неуверенно возразил Фрэнк.
— А я и не говорю, что обязательно, но у него больше шансов стать убийцей, чем у тех, кому с детства привили отвращение к столь кровавым забавам и любовь к животным и птицам.
После обеда они прилегли на пледе под развесистым, кряжистым дубом. Тень от кроны причудливыми кружевами скользила по лицам. Стив лежал на спине, сцепив на затылке руки, и смотрел, как по тонким веточкам, среди пузатеньких, словно бочоночки, желудей прыгает, склевывая гусениц, малиновка.
Высоко в бездонной голубизне неба протянулась длинная пенистая линия — в стратосфере летел реактивный истребитель. Самолета не было видно, только в самом узком и остром конце линии светилась малюсенькая серебристая точечка.
— Как ты думаешь, Стив, будет война? — наблюдая за уже поблекшей полосой, спросил Фрэнк.
— Что ты имеешь в виду? Ведь фактически она и не прекращалась. То в Азии, то в Африке.
— Нет, я спрашиваю о большой войне, мировой?
