А Морис тем временем делал вид, что прислушивается к разговору, который одна очень кроткая старушка завела с аббатом Лаптитом, духовником в общине сестер Крови Иисусовой. Старая дама, замученная последнее время горестями и недугами, желала узнать, почему люди терпят несчастья в земной жизни, и спрашивала у аббата Лаптита:
— Как вы объясните бедствия, которые обрушиваются на человечество? Ну зачем это чума, голод, наводнения, землетрясения?
— Необходимо, чтобы господь бог напоминал нам о себе время от времени,— ответил аббат Лаптит с небесной улыбкой.
Морис, казалось, был очень заинтересован этим разговором, затем он сделал вид, что пленился г-жой Фило-Гранден. Это была молодая женщина, довольно свеженькая, но простоватая — наивность лишала ее красоту всякой соблазнительности, всякой пикантности. Одна очень древняя особа, ехидная и крикливая, чье нарочито скромное платье из темной шерсти подчеркивало высокомерие светской дамы христианского финансового мира, воскликнула визгливым голосом:
— Скажите, милая госпожа д’Эспарвье, у вас, кажется, были неприятности? В газетах что-то писали о кражах и исчезновениях в богатой библиотеке господина д’Эспарвье, о пропавших письмах?
— Ах,— вздохнула г-жа д’Эспарвье,— если верить всему, что пишут в газетах…
— В конце концов, моя дорогая, ведь ваши сокровища отыскались? Все хорошо, что хорошо кончается.
— Библиотека в полном порядке,— сказала г-жа д’Эспарвье.— Все на месте.
— Эта библиотека помещается этажом выше, правда? — спросила г-жа дез Обель с неожиданным интересом к книгам.
Госпожа д’Эспарвье ответила, что библиотека занимает весь третий этаж, а книги менее ценные помещаются в мансарде.
— А нельзя ли мне посмотреть вашу библиотеку?
Хозяйка дома ответила, что нет ничего проще. Она позвала сына:
— Морис, проводите госпожу дез Обель и познакомьте ее с нашей библиотекой.
Морис встал и, не говоря ни слова, последовал за г-жой дез Обель на третий этаж. Вид у него был совершенно равнодушный, но втайне он ликовал, не сомневаясь, что г-жа дез Обель изъявила желание осмотреть библиотеку только для того, чтобы остаться с ним наедине. И, прикидываясь равнодушным, он готовился повторить свое предложение, которое на этот раз, он чувствовал, не будет отвергнуто.
У романтического бюста Александра д’Эспарвье их молчаливо встретила маленькая старческая тень с мертвенно-бледным лицом, с ввалившимися глазами и с застывшим выражением привычного, покорного ужаса.
— Не беспокойтесь, господин Сарьетт,— сказал Морис.— Я хочу показать госпоже дез Обель нашу библиотеку.
Морис и г-жа дез Обель вошли в большую залу, по четырем стенам которой стояли шкафы, полные книг, украшенные бронзированными бюстами поэтов, философов и ораторов древности. Все здесь покоилось в таком идеальном порядке, что казалось, он не нарушался испокон веков. Только в одном месте, где еще вчера стояла неизданная рукопись Ришара Симона, можно было заметить черную дыру. Рядом с молодыми людьми бесшумно шагал бледный, незаметный и безмолвный Сарьетт.
Морис поглядел на г-жу дез Обель с упреком.
— Так вот вы какая оказались недобрая.
Она покосилась на библиотекаря, который мог их услыхать, но Морис успокоил ее:
— Не обращайте внимания, это папаша Сарьетт. Он стал совершенным идиотом.
И он повторил:
— Нет, вы недобрая, я вас ждал, а вы не пришли. Из-за вас я чувствовал себя несчастным.
Наступила минута молчания, и слышался только тихий, печальный шум астмы в бронхах старика Сарьетта. Затем юный Морис снова сказал настойчиво:
— Вы нехорошо поступили.
— Нехорошо? Почему?
— Потому что не хотели сговориться со мной.
— А вы все еще думаете об этом?
— Конечно.
— Так это было серьезно?
— Как нельзя более.
Тронутая этими словами, убеждавшими ее, что чувство его глубоко и прочно, и решив, что она достаточно сопротивлялась, Жильберта обещала Морису то, в чем ему было отказано две недели тому назад.
Они проскользнули в амбразуру окна, позади огромной сферы небес, на которой были начертаны знаки Зодиака и узоры созвездий, и там, возведя очи ко Льву, Деве и Весам, окруженные библиями, творениями отцов церкви, греческими и латинскими, перед лицом Гомера, Эсхила, Софокла, Еврипида, Геродота, Фукидида, Сократа, Платона, Аристотеля, Демосфена, Цицерона, Вергилия, Горация, Сенеки и Эпиктета, они поклялись любить друг друга и поцеловались долгим поцелуем.
Тут же г-жа дез Обель вспомнила, что ей предстоит еще сделать несколько визитов и нужно спешить. Любовь не мешала ей заботиться о светских успехах.
Но не успели они с Морисом выйти на площадку, как услышали хриплый крик и увидели Сарьетта, который вне себя выскочил на лестницу.
— Держите его, держите! Я видел, как он улетел. Он сам соскочил с полки… Перелетел через комнату. Вот, вот!.. Вон он!.. Летит по лестнице! Держите!.. Он вылетел в дверь, наружу!
— Кто? — спросил Морис.
Сарьетт смотрел с площадки в окно и в ужасе лепетал:
— Летит через сад… к павильону… Держите его! Держите!
— Да кого же? — переспросил Морис.— Кого, бога ради?
— Моего Иосифа Флавия,— вскричал Сарьетт,— держите его…
И тяжело рухнул навзничь.
— Ну, вы сами видите, что он сумасшедший,— сказал Морис г-же дез Обель, поднимая несчастного библиотекаря.
Жильберта, слегка побледнев, сказала, что ей тоже показалось, будто что-то летело именно там, куда показывал бедняга библиотекарь. Морис ничего не видел, но он почувствовал что-то вроде порыва ветра.
Он сдал Сарьетта на руки Ипполиту и экономке, прибежавшим на шум.
Старик разбил себе голову.
— Оно и к лучшему,— заметила экономка.— Может, у него из-за этой раны кровь в голову не бросится и удара не будет.
Госпожа дез Обель дала свой платок, чтобы унять кровь, и посоветовала сделать примочку из арники.
Глава девятая,
из коей явствует, что, как сказал один древний греческий поэт, «нет ничего милее золотой Афродиты»
Уже шесть месяцев Морис обладал г-жой дез Обель, и все-таки он продолжал ее любить. Правда, летняя пора разлучила их. Так как у него не было денег, ему пришлось ехать с матерью в Швейцарию, а затем жить со всей семьей в замке д’Эспарвье. А она провела лето у своей матери в Ниоре, а осень с мужем, в маленьком приморском местечке Нормандии, так что за все это время они виделись только раза четыре или пять. Но когда зима, благосклонная к любовникам, вновь соединила их в городе под своим туманным покровом, Морис два раза в неделю по-прежнему принимал Жильберту — и только ее одну — в своей квартирке, в первом этаже на улице Рима. Ни одна женщина не внушала ему столь постоянного и верного чувства, и тем приятнее было ему думать, что и он любим. Он полагал, что она его не обманывает, и не потому, что у него были какие-нибудь основания для этого, а просто ему казалось справедливым и естественным, чтобы она довольствовалась только им. Он больше всего сердился на то, что она вечно опаздывала на свидания и всегда заставляла себя ждать, причем неопределенное время, но обычно подолгу.
