С момента, когда была прервана моя работа, прошло уже целых два года, так стоит ли удивляться, что теперь, перебирая эти несброшюрованные страницы и вспоминая время, когда они писались, я чувствовал себя довольно странно. Сам собой возникал вопрос, не слишком ли поздно я к ним вернулся, не вырос ли я, как из детского костюмчика, из того человека, который в попытке разрешить свой пришедший и вскоре отступивший кризис препоручил себя неизменности написанных слов. Взрослея, человек не замечает происходящих с ним изменений — сегодня он видит в зеркале примерно то же, что и вчера, недавнее прошлое еще живо в его памяти, — и лишь старые фотографии или старые друзья способны указать ему на накопившиеся отличия. Два года — долгий срок, но все это время я пребывал в чем-то вроде стагнации.
Меняйся я, все вышло бы иначе, а так моя попытка определить себя увенчалась полным успехом. Описывая прошлое, я намеревался сформировать свое будущее. Если верить, что моя истинная сущность находилась на этих страницах, то я никогда их и не покидал.
Рукопись пожелтела, истрепалась по углам; я снял резиновую ленту, скреплявшую углы, и начал читать.
И сразу же заметил поразительную вещь. В первых же написанных мною строках содержалось утверждение, что мне тогда было двадцать девять лет, а чуть далее говорилось, что это один из немногих твердо установленных фактов моей жизни.
Но это же уловка, фальсификация. Рукопись создавалась два года назад.
В первый момент я пришел в замешательство и попытался вспомнить, почему и зачем было это написано. Затем я понял, что тут, пожалуй, кроется ключ к пониманию всего остального текста. В некотором смысле эти слова позволяли мне вычеркнуть из описания последующие два года стагнации — точно так же, как они были вычеркнуты из моей жизни. Моя рукопись приняла во внимание саму себя, остановив на это время какое бы то ни было развитие.
Я стал читать дальше, стараясь идентифицировать себя с личностью, породившей когда-то этот текст, и обнаружил, вопреки своим начальным опасениям, что все получается очень легко. Прочитав первые главы, посвященные по большей части моим взаимоотношениям с сестрой, я увидел, что в дальнейшем чтении нет нужды. Рукопись полностью подтвердила то, в чем я и так почти не сомневался; было ясно, что мой порыв к высшей, лучшей правде увенчался успехом. Все метафоры жили, в том числе и моя четко определенная личность.
Я был в баре один, в тот день Сери ушла в каюту на удивление рано. Я отложил рукопись и просидел за столиком еще один час, размышляя над неопределенностями бытия и парадоксальностью того факта, что единственная в мире вещь, известная мне вполне надежно, это порядком потрепанная пачка машинописных листов. Затем, изнуренный собой и своими бесконечными внутренними проблемами, я спустился в каюту и лег спать.
А наутро мы — наконец-то — пришвартовались в Коллаго.
Выиграв в Лотерею и кое-как осознав, что атаназия — вот она, рядом, только руку протяни, я тут же попытался представить себе, как она выглядит, эта клиника на Коллаго. В моем воображении рисовался сверкающий небоскреб из стекла и стали, битком набитый ультрасовременной медицинской техникой, а также врачи и сестры, целеустремленно циркулирующие по ослепительно чистым коридорам. А рядом, в ландшафтных садах, отдыхают новодельные бессмертные, некоторые из них в креслах-каталках, с пледами, накинутыми на ноги, и подушками под головами, при каждом из кресел — безупречно вышколенный санитар, катающий своего подопечного по дорожкам среди клумб и цветников. Здесь же должен быть и спортивный зал для тренировки обновленных мускулов, а может быть, и университет, чтобы делиться с обычными людьми новообретенной мудростью.
Фотографии из лотерейного буклета не имели с нафантазированной мною картиной ровно ничего общего. Мне претили и эти натужно улыбающиеся физиономии, и неестественно яркие краски, да, в общем, и все эти бесстыдные старания всучить мне то, что я и так уже по глупости купил. В буклете клиника выглядела как нечто среднее между фермой, куда приезжают пообщаться с природой горожане, и горнолыжным курортом, с особым упором на активный отдых и столь же активное общение клиентов.
Однако Архипелаг не преминул преподнести мне очередной сюрприз, причем скорее приятный. Буклет врал, но врал исключительно тем же способом, каким врут все подобные буклеты. Все изображенное на снимках существовало и в действительности — хотя лица тут были другие и улыбок как-то поменьше, — но картина в целом оказалась существенно иной. Фотография для буклета делается так, что позволяет клиенту дополнять изображенное на ней плодами собственных фантазий и желаний. К примеру, я считал самоочевидным, что клиника расположена где-то в сельской глуши, хотя в действительности она располагалась прямо на краю Коллаго-Тауна, а ложное впечатление было создано посредством искусного выбора точки съемки. Еще я думал, что сады, аккуратные домики и антисептические коридоры — это все, что там есть: ни на одном из снимков не присутствовал главный административный корпус. Это огромное, нелепое нагромождение грязно-бурого кирпича тучей нависало над маленькими, тактично удаленными друг от друга деревянными шале. Позднее оказалось, что это чудище давно уже выпотрошено, полностью перестроено и оборудовано новейшей медицинской техникой, но при первом взгляде на этот старинный особняк у меня мороз пробежал по коже: зловещий, как стенания ветра над поросшей вереском пустошью, он словно пришел из какой-нибудь старой романтической мелодрамы.
Прямо у сходней нас встретил новехонький микроавтобус, заботливо присланный клиникой. Пока водитель заталкивал вещи в багажник, некая юная особа во все той же красной униформе переписывала наши имена и фамилии. Как я и предполагал, пятеро счастливчиков с нашего парохода и в мыслях не имели, что я такой же, как они. Все время, пока автобус ехал по кривым, то вверх, то вниз ныряющим улицам Коллаго-Тауна, мы с Сери ощущали на себе такое плотное, почти осязаемое отторжение, что уже сами себе начинали казаться незваными гостями на чужом, сугубо приватном празднике.
Затем мы въехали на территорию клиники и впервые ее увидели. Наряду со всеми нелепостями внешнего облика меня поразило, насколько она мала.
— И это что, все? — спросил я потихоньку у Сери.
— А что бы ты хотел увидеть? Целый город?
— Нет, но уж слишком она крошечная. Ничего удивительного, что они берут так мало пациентов.
— Размеры — это ерунда, все дело в производстве препаратов, очень уж оно сложное.
