— Мы станем одинаковыми? Один мозг, расфасованный на миллионы?
— Почему бы и нет! Когда-то тебе нравилось маршировать, ты упивалась тем, что под твою ногу подстраиваются тысячи чужих ног! Так пусть теперь под мой мозг подстраиваются миллионы! Вижу, тебе это не нравится.
— Сейчас я хочу одного — выполнить поручение ОРП и обогатить нашу промышленность еще одним безмозглым рудокопом.
Методист поморщился.
— Но раз Сонрай тебя не прельщает, можно освободить тебя от почетной инкубаторской миссии. Любая женщина за три года продления рада будет занять твое место.
— Я согласна исполнить поручение и без обещанной награды… Меня возмущает другое: почему под любое стоящее дело мы подкладываем Сонрай и только Сон-рай? А долг? Где долг сознательного члена ОРП?1 Ты прикажешь — я рожу, если это в интересах государства! И для меня достаточно сознания того, что я хорошо исполнила свой долг. Вот мой Сонрай!
Методист с непонятной грустью посмотрел на Марию:
— Послушай, а если я прикажу тебе отказаться от этой затеи и возвращаться домой? Если я скажу, что это твой долг, ты согласишься?
Мария в недоумении выгнула бровь, повела плечами:
— А чем я хуже остальных? Для ОРП я готова на все!
— На все? — вкрадчиво спросил Организатор. — А могла бы ты послать своего сына в рудники на Орлином плато?! Через полгода там теряют рассудок… Могла бы? Да, ради высших интересов ОРП!.’. Я все оформлю! Сколько ему лет?
— Скоро семнадцать…
— Годится! Как раз то, что надо! Итак, ты согласна?
Методист подался вперед, сжав угол стола: у него еще оставалась надежда.
— Согласна! — Мария тряхнула головой, словно отбивалась от его взгляда. Организатор осел в кресле и долго молчал.
— Ты страшный человек, — устало сказал он. — Какое право ты имеешь решать судьбу своего сына? Ведь он живой!
— И он пойдет на все ради высших интересов! — защищалась Мария. — Мы так воспитаны. Очень странно, что тебя не устраивает моя решимость. Тебя, Главного Организатора!
— Но тебя тоже не устраивает мой Сонрай, — отмахнулся Методист. — Это подозрительно, когда что-то всем нравится, а одна особа выражает протест. Может, ты собираешься возглавить еще одно мятежное движение, только в масштабах всего ОРП?
— Я ожидала другого разговора, — встала Мария.
— Я тоже надеялся… Тебе никто не разрешал вставать… Ладно-ладно, ты свободна… Кстати, где твоя повязка с перечеркнутым сердцем? Ты сохранила ее?
— Она помещена в Музей прогресса.
— Сними, наконец, ее с глаз — вот мой совет. И уходи, я устал.
Память обычно не подводила ее, но сейчас, проходя по коридорам, ей никак не удавалось восстановить весь диалог полностью, в интонациях, репликах. “Это от волнения, — подумала Мария. — Я волновалась… Что происходит с ним?.. А со мной разве ничего не происходит?.. Нет, с нами что-то случилось…”
Ждала, казалось, целую вечность.
Старинный углубленный плафон напоминал формой детскую ванночку, молочный свет выплескивался на потолок, но плохо освещал углы вытянутой палаты. Мария потуже затянула пояс халата: казенная одежда не согревала, а за окном долдонил монотонный дождь.
Странно, и в этом деле ей удалось выделиться, начать первой, хотя от воли ее жребий нисколько не зависел. Напротив, сейчас она с удовольствием уступила бы первенство любой. Все эти дни и ночи Мария думала о намерении Методиста избавить ее от участия в предстоящем деле, и только сегодня, кажется, начала догадываться о причине.
Он проницателен, он понял, что она брезглива, и постарался уберечь ее. По старой дружбе, так сказать, а может, из жалости. Она терпеливо доискалась и до мотивов другого решения Методиста: почему он привлек к делу именно бывших активисток… Только вот все ли поймут мстительное коварство его памяти?.. Не очень-то приятно было думать о низком в характере Главного Организатора. Зря она обольщалась его надуманным образом, воображаемым идеалом вождя. И здесь иллюзии…
Вошли, без стука. Массивная ухватистая сестра указала приведенному место и напомнила Марии:
— Не забудь о кнопке над изголовьем. Чуть что, сразу звони! Будьте благоразумны. Этот экземпляр выбран нами специально для начала…
За сестрой закрылась дверь. Мария, опершись о подоконник, взглянула на доставленного. Он был достаточно крепко сложен, костист и длиннорук. Только стриженая клиновидная голова напоминала о его неполноценности. Перехватив его пустой взгляд, Мария спросила:
— Почему тебя остригли наголо?
Мужчина встрепенулся, вник в сказанное и закатил глаза, силясь, видимо, понять — как же он острижен. Быстро затянув расслабленный было пояс, Мария отвернулась к черному окну.
“Соберись, — не приказала, а попросила себя. — Только такого позора тебе не хватало… Всем нужен пример. Это твой долг. Понимаешь, долг!.. Ах, Методист, Методист… — и решилась: — Все, начинаем. Это ведь быстро…”
А он не церемонился. Быстро насытившись, расположился спать здесь же, на топчане, где приготовили ложе на двоих.
Дождь плакал всю ночь, утром проступило серенькое, какое-то виноватое небо. Печально никли нищенски оголенные деревья, лишенные последних листьев.
Марии разрешили принять душ, и хотя боль тупо пульсировала в висках, она попросилась в холл, где работали женщины, где можно было ощутить сочувствие
— Вот эго партнеры! На ней же лица нет!
Неуместный возглас кто-то заглушил шипением, вновь стало тихо. Мария заметила, держа голову прямо:
— Эти ребята не очень уравновешенны. Он чуть не убил меня.
К ней придвинулась Эльза и с усмешкой рассмотрела отечное лицо.
— У тебя была кнопка над головой, надо было звонить! — И пообещала: — Я своего сразу же свалю аперкотом, пусть только шелохнется. Эльза себя в обиду не даст! Кстати, зря ты, Мария, надеешься, что твой Молибден, или как его там, родится первым из всей партии. У меня секрет. И мальчишку, и девчонку я родила семимесячными! И ничего, разумные особи, давно, правда, их не видела, дел по горло. Так что мой Молибден получит номер первый и по праву возглавит всю эту сумасшедшую бригаду, когда вырастет!
Женщины заулыбались, выражая свои симпатии к простоте суждений Эльзы.
Вошла сестра и кивнула Марии: пора лечь.
— Что это за балахоны? — спросила Эльза. — У них нет рукавов.
— Это для ваших новых друзей. Они иногда чересчур подвижны.
— Мария знает, — подмигнула Эльза. — А какой толк от истукана? Расшевеливай его… Много чести!
