Все это, конечно, было изложено в самых красивых и благородных выражениях и много теряет в нашей передаче.
Проект Тарбагана нашел благожелательный отклик у тогдашнего председателя Атавской федерации труда. Но у тех, к кому в первую очередь обращен был этот проект, – у монополий он ничего, кроме презрительной улыбки, не вызывал. Монополии прекрасно устраивал существующий порядок вещей.
Попытки Тарбагана обратиться за поддержкой к рабочим каждый раз кончались такими нехорошими последствиями, что он решительно и навсегда разочаровался в рабочем классе, впал в некий идейный кризис, завершившийся вскоре полным отказом от каких бы то ни было забот об «этих неблагодарных мастеровых». Теперь Эрскин Тарбаган был полностью готов кинуться в объятия любого фашистского дуче, если бы таковой появился на атавском политическом горизонте. Но прошло еще полтора десятка лет скучной и мелкой политической поденщины, покуда не взошла политическая звезда Ликургуса Паарха.
Кстати, это именно Тарбагану принадлежала идея организации Союза Обремененных Семьей. Тарбаган работал тогда в одной из самых гадких опэйкских газет обозревателем по вопросам рабочего движения. Встретившись как-то на одном из профсоюзных собраний с Паархом, они быстро нашли общий язык и положили начало худосочной и малочисленной организации СОС, прозябавшей в первые годы ее существования в одном из районов Опэйка. Паарху нужен был человек, владеющий пером и искушенный в политике. Тарбаган, давно уже отказавшийся от честолюбивых мечтаний, согласен был на вторые роли. Он ждал своего часа. Он верил, что придет время, и он потребуется в качестве опытного и небрезгливого идеолога, далекого от сентиментальных заблуждений его юности. И он дождался.
Став прокуратором и фюрером единственной легальной партии Атавии, Паарх увез его с собой в Эксепт и сделал своим главным теоретиком и советчиком. Тарбаган писал ему тексты выступлений, выискивал в «теории» и практике национал-социализма и итальянского фашизма все, что можно было с пользой для СОС перенести на атавскую почву.
Он лично вел допросы наиболее опасных противников СОС, проявляя при этом такую изощренную жестокость, настойчивость и инициативу, что прокуратор только покрякивал, удивляясь, тот ли это Эрскин Тарбаган, который еще каких-нибудь три недели тому назад казался всего лишь озлобленной на человечество интеллигентской рохлей.
Правда, у Тарбагана были два изъяна, которые мешали выпускать крупнейшего теоретика и организатора СОС на широкую арену. Первый: стоило Тарбагану выступить в помощь своему шефу на любом узком правительственном совещании, и всем сразу становилось ясным, кто на деле возглавляет СОС. Тарбаган искупал это старательно подчеркнутой скромностью. Второй недостаток неожиданно превратился в неоценимое преимущество: до того как осчастливить своими неисчислимыми достоинствами Атавию, Эрскин Тарбаган тридцать с лишним лет состоял гражданином Полигонии. Потребовалось немало усилий, чтобы скрыть это обстоятельство, когда началась атаво-полигонская война. Сейчас оно оказалось как нельзя более кстати.
Вызванный к прокуратору, чтобы посоветоваться с глазу на глаз, что бы такое предпринять с Полигонией, где положение день ото дня становилось все тревожней, Тарбаган первым делом злорадно насладился явной растерянностью «обожаемого шефа», который и шагу ступить не мог без его помощи. У него на миг даже мелькнуло острое желание подвести эту высокомерную и безграмотную скотину, посоветовать ему такое, чтобы тот осрамился при встрече с Мэйби. Но, быстро прикинув обстановку. Тарбаган решил и на сей раз воздержаться. О, за последние двадцать лет он научился выжидать! Это было, быть может, единственное, чему он за эти долгие годы пребывания в ничтожестве по-настоящему выучился. Время Тарбагана было еще впереди.
Эта бывалая политическая крыса научилась рассчитывать на много ходов вперед, но не всегда правильно оценивала людей. Паарх и впрямь был скотиной и вряд ли своей культурой превосходил среднего атавского сенатора. Но он был достаточно умен, очень хитер и по необходимости наблюдателен. Пильк зря людей в своем штате не держал. Паарх понимал, что Тарбаган спит и видит себя прокуратором Атавии и принимал все меры осторожности.
– Старина, – улыбнулся он своему преданному другу и усадил его рядом с собой на диван. – Вы знаете положение в Полигонии: извержение Везувия сущая хлопушка перед тем, что там может стрястись буквально со дня на день… Через полчаса мне надо будет встретиться с Мэйби, а у меня в мозгах, как в кладовке после сочельника… («Нет, голубчик! – размышлял он при этом. – Что-то ты мне в последнее время совсем перестал нравиться… Что-то ты, старая репа, кажется, стал слишком высоко метить!..») Так вот, друг мой, не подкинете ли вы мне на этот раз какую-нибудь идейку? Ведь у вас золотая голова. Это я всем говорю: у Тарбагана золотая голова!
И он улыбнулся еще задушевней.
«Не на этот раз, болван! – подумал Тарбаган с отвращением. – Надо было бы тебе сказать: „И на этот раз!“ Но от тебя дождешься!.. Хам, хам и есть!..»
– Есть идея, Ликургус, – сказал он. – И она больше ваша, чем моя…
Но, конечно, высказывая соображение о том, что единственное, что могло бы сейчас спасти Полигонию от нежелательного для Атавии переворота, – это партия, сколоченная по образу и подобию Союза Обремененных Семьей, Тарбаган меньше всего подозревал, что оно сможет оказать такой немедленный и решительный переворот в его собственной судьбе.
– Великолепная идея! – обрадовался Паарх, испытывая в эту минуту к Тарбагану почти искреннее благоволение. – У вас великолепно варит голова!
– Это в очень значительной части ваша идея, – повторил Тарбаган свой учтивый ход. – Ее зерно легко обнаружить во всех ваших последних выступлениях. («Которые тоже я для тебя написал».)
– Это вы бросьте! – замахал руками прокуратор. – Обычная ваша скромность! Идея ваша, и только ваша… Вопрос только, кто там в Полигонии справится с такой задачей… Времени там осталось в обрез… Не то, не то… – Паарх откинулся на спинку дивана, зажмурил глаза, чтобы лучше сосредоточиться, а быть может, для того, чтобы сделать вид, будто он хочет сосредоточиться. С минуту его каренькие глазки были плотно прикрыты мясистыми темно-розовыми веками, потом его, видимо, осенило. Он раскрыл свои глазки, хлопнул Тарбагана по жирной спине, помолчал, обнял его, поцеловал: губы его были сухи и жестки, как кожа дивана, на котором они сидели в эту историческую минуту.
– Есть одна-единственная подходящая кандидатура, друг мой!.. Мне очень трудно говорить это. Вы себе представить не можете, как мне нужен этот человек здесь, в Атавии, и как он мне дорог… Но интересы родины, старина, интересы родины и цивилизации… Эта кандидатура – Эрскин Тарбаган…
