"Как необходимо иногда находиться сразу в двух местах, — подумал Пров. — Например, здесь, в ГЕОКОСОЛе, и в Космоцентре". Он был уверен, что как только начнется серьезный разговор с Фундаменталом, выяснится, что часть информации он может получить только от Галактиона.
Итак, подготовка экспедиции, встреча с Провом и Маром и немедленное возвращение в Космоцентр. Если только это возвращение осуществимо. Но именно на этом Пров и намерен был строить свои дальнейшие планы и действия. Если возвращение невозможно — впереди снова тьма неизвестного.
Я для нее мог сделать все, но Каллипига ничего не просила. Разве что, цветочек, хорошую погоду, родничок с чистой водой. Ничего не просил Пров, еще не осознавший смысла и значения моего подарка. Фундаментал также ничего не просил, но еще и не приказывал, он просто говорил: "Надо создать анклав возле этого гдома". И прилагал список, насчитывающий несколько миллионов или десятков миллионов человеко-людей. Теперь-то я знал, для чего понадобилось Фундаменталу вселять виртуальных людей в дом с улучшенной планировкой и с обязательной пропиской в бюро Киральной симметрии. Это была своего рода перепись населения виртуального мира, составление списков человеко-людей, когда-то живших на Земле за две с половиной тысячи лет ее существования. Но меня в этих списках не было, хотя я был вселен в дом. Здесь у Фундаментала произошел какой-то сбой. Обязательным условием каждого такого творения было наличие в анклаве Иванова, Сидорова, Петрова, Ильина, остальных вождей, отцов, спасителей, а также их последователей и сподвижников. Создание анклавов представляло для меня некоторый интерес, но скорее потому, что количество нелепостей, ошибок, несоответствий в проектах Фундаментала катастрофически возрастало, и их исправление доставляло мне некоторое удовольствие. Мне казалось, что Фундаменталу требуются какие-то анклавы-однодневки. Тиражирование же вождей Государства навевало скуку и апатию. И это у меня ?! Да мне-то что...
В песках пустыни воскресал оазис. Среди ленивых и разморенных солнцем пальм чистотой алмаза сверкал глаз озера. Водочерпательные механизмы направляли воду по арыкам. Глинобитные хижины, каменные башни почти не давали тени. Но размеренная жизнь человеко-людей текла и под этими раскаленными лучами. Я не вникал в нее. Пусть орудуют мотыгами, плавятся на солнце, добывают себе хлеб в поте лица, если не умеют этого делать как-то иначе. Это их жизнь, нелепая с моей точки зрения. Пусть.
Такое затишье после творения длилось обычно час-два, иногда больше. Но вот неизбежно появлялся Ивановский, Ильин или другой отец и спаситель со своими последователями и начиналось изучение великого произведения "Государство и революция", со своей, правда, спецификой в разных анклавах.
— Так пишется история! Буржуазное государство не "умирает", по Энгельсу, а — "уничтожается" пролетариатом в революции. А из этого вытекает, что "особая сила для подавления" пролетариата буржуазией, миллиона трудящихся горсткой богачей должна смениться "особой силой для подавления" буржуазии пролетариатом, диктатурой пролетариата. В этом и состоит "уничтожение государства как государства" В этом и состоит "акт" взятия во владение средств производства от имени общества. И само собой очевидно, что такая смена одной (буржуазной) "особой силы" другою (пролетарскою) "особой силою" никак уже не может произойти в виде "отмирания".
Стекаются отовсюду людо-человеки, стоят, вначале ничего не понимая и разинув удивленно рты. Но вот среди них происходит какое-то неуловимое движение, какая-то общая мысль охватывает все увеличивающуюся толпу. Единение с оратором чувствуется все сильнее, все теснее смыкаются ряды, все ярче разгораются взгляды задавленных тяжелой работой людей. Но так ведь хотел Фундаментал...
Иванов-Ивановский продолжает:
— Так пишется история! Вот что говорил Энгельс: "Что насилие играет также в истории другую роль", кроме свершения зла, "именно революционную роль", что оно по словам Маркса, является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым, что насилие является тем орудием, посредством которого общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы, — обо всем этом ни слова у господина Платона. Лишь со вздохами и стонами допускает он возможность того, что для ниспровержения эксплуататорского хозяйничания понадобится, может быть, насилие — к сожалению, извольте видеть!, ибо всякое применение насилия деморализует, дескать, того, кто его применяет. И это говорится, несмотря на тот высокий нравственный и идейный подъем, который бывает следствием всякой победоносной революции! И это тусклое, дряблое, бессильное поповское мышление смеет предлагать себя революционной партии, какую только знает история?
— Смерть, смерть, смерть! — зажигается толпа.
— Учение Маркса и Энгельса о неизбежности насильственной революции относится к буржуазному государству. Оно смениться государством пролетарским — диктатурой пролетариата — не может путем "отмирания", может, по общему правилу, лишь насильственной революцией. Панегирик, цитируемый ей Энгельсом и вполне соответствующий многократным заявлениям Маркса — это панегирик отнюдь не "увлечение", отнюдь не декламация, не политическая выходка. Необходимость систематически воспитывать массы в таком и именно таком взгляде на насильственную революцию лежит в основе всего учения Маркса и Энгельса. Измена их учению господствующими ныне псевдо-диалектическими течениями особенно рельефно выражается в забвении такой пропаганды, такой агитации.
— Так! Так! Так! — вопит толпа.
— Государство, то есть организованный в господствующий класс пролетариат — это определение государства было именно забыто Платоном, так как оно совершенно непримиримо с реформизмом, оно бьет в лицо обычным оппортунистическим предрассудкам и мещанским иллюзиям насчет "мирного развития демократии".
— Да! Да! Да! — уже беснуется толпа.
— Учение о классовой борьбе, примененное Марксом к вопросу о Государстве и о социалистической революции, ведет необходимо к признанию политического господства пролетариата, его диктатуры, то есть власти, не разделяемой ни с кем и опирающейся непосредственно на вооруженную силу масс.
Толпа согласна. Оружие! Оружие! И уже раздаются боевые дубинки, титановые топоры, реактивные гранатометы, зазубренные ножи, трехлинейки и автоматы Калашникова. И уже человеко-людей пытаются строить в колонны, но они умеют ходить только толпой. Ничего — научатся! Энергия созидательного разрушения уже не может сдержать себя и вырывается наружу. Первое, что они делают — это вырубают пальмовую рощу, затем загаживают драгоценное озеро. Чуть поостывшие, они с интересом и удивлением взирают на плоды своего революционного энтузиазма. Получается. Получается! Получается!!
