Но вернемся в 2009 год, в разгар холодной войны. Это была достаточно странная война, в том смысле, что она, несомненно, была войной в психологическом аспекте, то есть все население по обеим сторонам Атлантического океана считало себя в войне со всеми вытекающими последствиями — но и только. Торговля между Россией и Западом практически не изменилась, потому что России больше неоткуда было взять денег на приобретение многих видов промышленного оборудования и потребительских товаров. А энергоносители, цветные металлы и другое сырье и полуфабрикаты, то есть то, что составляло основу российского экспорта на Запад, Западу взять было больше неоткуда (во всяком случае, без катастрофических ценовых последствий). Все те товары, которые можно было купить в соответствующих количествах вне России (например, сталь), Запад, как выяснилось, и до войны не давал продавать у себя российским компаниям, даже если у тех они и были дешевле, — а соответственно те, которые взять было негде, приходилось покупать у России. Экспорт в Россию также не был особенно ограничен, причем даже не столько из-за интересов своих экспортеров, сколько потому, что все понимали, что, если русским не позволить тратить вырученные ими доллары и евро (тогдашняя валюта Евросоюза), они прекратят экспорт по причине его бессмысленности. Естественно, все товары так называемого двойного назначения, то есть которые можно использовать в военной промышленности или непосредственно в армии, русским не продавались — но, как опять-таки выяснилось, они им не продавались и в период 1992–2008 годов; это не бросалось в глаза только потому, что военная промышленность и вообще оборона России была в это время не в центре интересов руководства страны. Гражданские лица с обеих сторон по-прежнему могли просто так поехать в страну-противника: Америка не могла выступать против этого, поскольку в защищаемой ею системе ценностей свобода международного передвижения была на одном из главных мест; Россия также не возражала.
Зато Америка поддерживала всех инсургентов, включая террористов, действующих против России, — но это она тоже делала и раньше. В 2007 году Владимир II в одном из телевыступлений продемонстрировал материалы, однозначно свидетельствующие о том, что американские спецслужбы непосредственно стояли за большинством крупных терактов в России 2002–2006 годов, в которых погибли тысячи гражданских лиц. На Западе это было трактовано, естественно, как фальшивка, но после публикации в 2020–2022 годах американских секретных архивов, захваченных в ходе Двенадцатидневной войны, выяснилось, что это все-таки правда, по крайней мере в основном. Русское руководство заявило американскому, сначала неофициально, а потом и публично, что, если США не прекратят эту практику, Россия поможет действующим против США террористам, хотя ей это и противно; но никакого конструктивного ответа со стороны Америки не последовало. В результате Америка получила взрыв в Сирс-Тауэр в Чикаго 2009 года, унесший жизни более двух с половиной тысяч человек, и химическую атаку в шопинг-молле в Огайо 2010 года, когда погибло почти четыре тысячи человек. Как мы теперь знаем, Россия не планировала их непосредственно и даже не знала о них в точности заранее, но всячески помогала тем террористическим группам, про которые ей было известно, что они готовят нечто крупное внутри США. Еще хуже для Америки было то, что Россия не раз предупреждала ее: если вы не прекратите предоставлять политическое убежище людям, преследуемым в России по закону (имелись в виду в первую очередь политические преступники и вообще враги режима, хотя Америка не выдавала и обычных мошенников, если те объявляли себя диссидентами), и не начнете выдавать их нам в соответствии с вами же подписанными соглашениями, то мы начнем давать убежище тем, кого разыскиваете вы. (Я не оговариваюсь, когда пишу о соглашениях — они действовали, потому что формально войны-то не было!) Не можете из моральных соображений выдать нам тех, кого уже приютили, — ладно, велите им хотя бы прекратить антироссийскую деятельность и перестаньте укрывать новых; но и на это Америка никак не откликнулась. Тогда Россия публично заявила, что с ее территории нет выдачи на Запад и в прозападные, в частности исламские, государства; все те, кто не будет вмешиваться во внутрироссийские дела, могут находиться в России, в том числе вести отсюда антизападную деятельность, сколь угодно долго. Антиамериканские группировки, в их числе знаменитая «Аль-Каида», тут же перенесли свои штабы, тренировочные базы и реабилитационные центры сюда, что для американцев означало крах планов по их ликвидации и поимке их лидеров. (Заодно, по договоренности с российскими спецслужбами, они помогли полностью разгромить ваххабитское и вообще исламское подполье на Кавказе и в остальной России — это было для них не столь большой платой за наличие надежного тыла.) Такое наличие, естественно, резко усилило эти группировки — им не хватало именно тыла, деньги и бойцы у них были — со всеми вытекающими последствиями для Запада; война явно переставала быть холодной, и американцам надо было что-то делать. Но тут разразился знаменитый Великий финансовый кризис 2010–2014 годов, и Западу стало на время не до России.
Все те из нас, дорогие соотечественники, кому сейчас больше 50–55 лет, хорошо помнят этот кризис: всем казалось, что наступает если не конец света, то уж, во всяком случае, конец привычного уклада жизни — хотя, как потом оказалось, конец совсем не в этом, и до него оставалось еще целых десять лет. Россия тоже не могла остаться в стороне от него, поскольку благодаря резкому падению объемов производства и потребления и на Западе, и, как следствие, в Китае, а также резкому сокращению международной торговли из-за отсутствия резервной валюты цены и объемы международного нефтяного, металлического и других сырьевых рынков обвалились. Но в России к 2010 году уже в полной мере проявились результаты политики импортозамещения: за счет вновь созданных производств почти до нуля снизился импорт химической продукции, составлявший в 2005 году 10 млрд долларов в год, с 11 до 3 млрд снизился импорт сельхозпродукции, а импорт машин и оборудования — с 26 до 14 млрд; в целом импорт снизился с 60 млрд долларов до 25 млрд, причем в большой степени в нем остались не критичные для страны предметы роскоши. Я не имею здесь в виду, естественно, импорт из так называемого ближнего зарубежья, в основном Восточной Украины, Казахстана и Белоруссии, поскольку он перестал быть импортом после присоединения этих стран к России. Для осуществления такого импорта требовался не столь уж и большой экспорт; а быстро растущий ВВП, то есть, иными словами, объем внутреннего рынка, обеспечивал потребление тех товаров, которые ранее экспортировались, — во всяком случае, их основную часть. Что еще более важно, основная часть золотовалютных резервов страны была к тому времени частью конвертирована в золото и региональные валюты типа юаня, а в основном истрачена на инвестиционные цели, то есть, другими словами, превращена в натуральное имущество — в производственные, транспортные и инфраструктурные компании (формально говоря, в их акции). Если бы этого не было сделано в 2007–2010 годах, то все эти миллиарды сгорели бы, а невиданный рост экономики, скорее всего, не начался бы вовсе. Конечно, это были деньги исходно эмиссионного происхождения, поэтому тратить их надо было весьма осторожно (что и имело место): но российское правительство сумело соблюсти меру, и поэтому Россия встретила кризис во всеоружии. Конечно, он затронул и ее — иначе просто не могло быть, потому что тогда российская экономика еще не стала почти автаркичной, как впоследствии, — но значимым это не было, в среднесрочной перспективе лишь несколько замедлило рост, и то не сильно. Зато у России появились лишние пять лет, чтобы сократить свое отставание от Запада, пока его экономика стагнировала, а его правительствам было не до войны, тем более что Россия дальновидно не стала использовать в свою пользу кризисную ситуацию и приводить в действие рычаги экономического давления (например, путем оставления Европы без газа). В итоге в 2015 году ВВП России в сопоставимых ценах составлял чуть менее 6 триллионов долларов, а у США и Евросоюза в результате кризисного спада — 9 и 10 триллионов соответственно. И в результате холодная война сама собой сошла на нет — противник как-то вдруг стал почти равен Западу по экономической мощи, а по военной, по-видимому, даже без «почти». То есть Российский Союз оказался слишком силен для «маленькой победоносной войны», а настоящую войну на истощение с непредсказуемым результатом, да еще с перспективой ядерного Армагеддона, никто из лидеров Запада вести не хотел. Да и терроризм стал проблемой номер один для президента США Хилари Клинтон, причем в отличие от времен своего предшественника Буша II ей — увы! — не приходилось эту проблему выдумывать. Спецслужбы двух стран договорились с подачи своих правителей, не афишируя эту договоренность публике, и террористическая война практически прекратилась. Наступила небольшая передышка — последняя в многовековом противостоянии России и Запада. Россией к тому времени уже правил Гавриил Великий.
