— Я принесла вам ужин, — сказала Хальса, отдышавшись. — И еще кое-что. Кое-что найденное на болоте. Толсет сказал, я должна отдать это вам.
Тишина.
Разговаривая с дверью колдуна, она чувствовала себя глупо.
— Это кукла, — продолжала она. — Возможно, волшебная кукла.
Снова тишина. И даже Лука не было. Она не заметила, как он исчез. Она вспомнила про поезд.
— Если я отдам вам куклу, — сказала она, — вы сделаете для меня одну вещь? Вы же колдун, значит, можете сделать что угодно, так ведь? Вы поможете пассажирам поезда? Они едут в Квал. Если вы не вмешаетесь, случится беда. Вы знаете про солдат? Можете их остановить?
Хальса ждала долго, но волшебник за дверью так ничего и не сказал. Она положила было куклу на ступеньки, а потом подняла и засунула в карман. Ее душила ярость.
— По-моему, вы трус, — заявила она. — Вот почему вы прячетесь тут, на верхотуре, да? Я могла бы оказаться на том поезде, и знаю, что с ним случится. На том поезде Лук. Вы могли бы предотвратить несчастье, но не хотите. Что ж, если вы не помешаете солдатам, я не отдам вам куклу.
Она плюнула в ведро с водой и тут же пожалела о содеянном.
— Вы спасаете поезд, — сказала она, — а я отдаю вам куклу. Честное слово. Я вам и всякие другие вещи буду приносить. И простите, что плюнула в воду. Сейчас схожу и наберу новую.
Она взяла ведро и пошла вниз. Ноги у нее болели, на них виднелись следы укусов мелких кровососущих тварей.
— Грязь, — изрекла Эсса. Она стояла на лужайке и курила трубку. — Мухи свирепствуют только по утрам и в сумерки. Но если намажешь лицо и руки грязью, они тебя не тронут.
— Она воняет, — возразила Хальса.
— Ты тоже, — сказала Эсса. Она разломила свою глиняную трубку надвое, чем очень удивила Хальсу, и побрела туда, где остальные дети играли в сложную на вид игру с палочками и кубиком. Под цветущим по ночам деревом, в потрепанном дубовом кресле, которое выглядело так, будто его извергла из себя трясина, сидел Толсет. Он тоже курил трубку, а ее глиняный мундштук был даже длиннее, чем у трубки Эссы. Смехотворно длинный.
— Ну что, отдала игрушку? — спросил он.
— О да, — ответила Хальса.
— И что же сказала колдунья?
— Ну-у, — начала Хальса, — не могу точно сказать. Она молодая и довольно симпатичная. Но ужасно заикается. Я едва ее понимаю. Кажется, она говорила что-то про луну, хотела, чтобы я отрезала для нее кусочек луны. И испекла с ним пирог.
— Колдуны страсть как любят пироги, — сказал Толсет.
— Еще бы, — сказала Хальса. — А я страсть как люблю собственную задницу, она мне еще дорога.
— Ты бы за своим ртом получше следила, — вставил Бурд, мальчишка с зелеными глазами. Он стоял на голове — Хальсе было невдомек, чего это он. Его ноги вяло болтались в воздухе, словно флажки-семафоры. — Или колдуны заставят тебя пожалеть о сказанном.
— Уже жалею, — фыркнула Хальса. Но больше ничего не сказала. Она отнесла ведро с водой к запертой двери. Потом сбежала вниз по лестнице к своей каморке и на этот раз немедля рухнула спать. Ей приснилось, будто к ней подошла лиса и разглядывает ее. Зверек ткнулся мордой ей в лицо. Потом взбежал по лестнице и съел три оставленных ею рыбины. «А вот об этом ты еще пожалеешь, — подумала Хальса. — Колдуны превратят тебя в одноногую ворону». Потом она гналась за лисой по проходу поезда, идущего в Квал, где в неудобных позах, подогнув под себя ноги и, как мертвецы, свесив руки, спали ее мать, братья и Лук. Вонь от угля и магии сделалась даже сильнее, чем утром. Поезду приходилось тяжко трудиться. Он тащился, пыхтя, как лиса, преследуемая сворой собак. Но ему ни за что не доползти по лестнице до вершины башни колдуна из Перфила. А если и доползет, колдуна там все равно не окажется, только луна, встающая над горами, круглая и жирная, как окорок.
Колдуны из Перфила, как правило, не пишут стихов. Насколько известно, они не женятся, не обрабатывают поля и не сильны в куртуазных речах. Говорят, колдуны из Перфила ценят хорошую шутку, но шутить с колдуном — дело опасное. Что если шутка покажется колдуну несмешной? Колдуны коварны, алчны, рассеянны, помешаны на звездах и жуках, скаредны, ветрены, невидимы, деспотичны, не заслуживают доверия, скрытны, не в меру любопытны, назойливы, живучи, опасны, бесполезны и слишком много о себе воображают. Короли сходят с ума, кругом разруха, дети голодают, или болеют, или умирают на острие копья — а колдунам из Перфила на все это плевать. Колдуны из Перфила не участвуют в войнах.
Это почти как камушек в ботинке. Хальса постоянно была поблизости, зудела: «Скажи им. Скажи им. Скажи им». Поезд ехал уже целый день и ночь. Хальса оставалась на болотах, все дальше и дальше от него. Почему бы ей не оставить его в покое? Мик и Бонти совершенно очаровали двух богачек, сидевших напротив. Не было больше никаких брезгливых гримас и носовых платков, только улыбки и подачки еды и любви, любви, всеобщей любви. Поезд катился по выжженным полям и городам, которые предала мечу не то одна армия, не то другая. Поезд и его пассажиры нагоняли беженцев, идущих пешком или едущих в повозках, набитых добром: матрасами, шкафами (один раз попалось даже пианино), печками и котелками, маслобойками, и свиньями, и сердитыми гусями. Иногда поезд останавливался, из него выходили какие-то люди, осматривали и при необходимости чинили пути. На станциях они не останавливались, хотя там ждали люди, некоторые из них кричали и бежали за поездом. Никто из пассажиров не сошел. Когда добрались до гор, людей снаружи стало меньше. Зато там был снег. Один раз Лук видел волка.
— Когда мы с сестрой окажемся в Квале, — обратилась одна из богачек, та, что постарше, к тетушке Лука, — придется заново набирать прислугу. Нам понадобится кто-то, чтобы присматривать за домом. Вам ведь нужна работа? — У нее на коленях сидел полусонный Бонти.
— Да, мадам, — ответила тетушка Лука.
— Ладно, посмотрим, — сказала женщина. Она уже почти успела полюбить Бонти. У Лука до сих пор толком не было возможности разобраться, о чем же думают богатеи. И теперь он с некоторым разочарованием осознал: примерно о том же, что и все. Единственная разница заключалась в том, что эта богатая дама, как и секретарь колдуна, кажется, думала, что все происходящее закончится хорошо. Деньги — они, видимо, как удача. Или волшебство. Заставляют думать, что все сложится как нельзя лучше, вот только оно не сложится. Если бы поезду с пассажирами не было суждено погибнуть, тетушка Лука смогла бы, пожалуй, выгодно продать еще одного своего ребенка.
«Почему бы тебе не сказать им? — снова заговорила Хальса. — Скоро станет слишком поздно».
