Ознакомительная версия.
— Босс. — Мне позвонила Лизбьет Корви. — Босс, вы угодили в точку Как вы узнали? Увидимся на Будапештстращ, шестьдесят восемь.
Я всё ещё был одет по-домашнему, хотя уже миновал полдень. На моём кухонном столе образовался странный пейзаж из документов. Имевшиеся у меня книги по политике и истории подпирались пакетом молока, образуя Вавилонскую башню. Ноутбук надлежало держать вдали от беспорядка, но я этим никогда не утруждался. Смахнул со своих заметок какао. Мне улыбался чернолицый персонаж, изображённый на коробке с французским шоколадным напитком.
— Вы о чём говорите? Что это за адрес?
— Это в Бундалии, — сказала она.
Промышленный пригород к северо-западу от Фуникулёрного парка, на берегу реки.
— А вы что, шутите — «о чём вы»? Я сделала, как вы сказали, — поспрашивала там и сям, выяснила, какие там основные группы, кто что думает друг о друге, всё такое. Всё утро ушло на разъезды да на расспросы. Нагнала на них страху. Не сказала бы, что эти негодяи выказывают большое уважение к человеку в форме. И не сказала бы, что особо на это надеялась, просто решила: а что ещё, чёрт возьми, мы должны делать? Во всяком случае, шевелюсь, пытаюсь разобраться в политике и всем таком прочем, и один парень в какой-то из этих — думаю, вы бы, может, сказали «лож» — начинает кое-что мне выдавать. Сначала не хотел признаваться, но я-то почуяла. Вы чёртов гений, босс. На Будапештстращ, шестьдесят восемь, — штаб-квартира унификационистов.
Её священный ужас близился к подозрению. Она смотрела бы на меня ещё более тяжёлым взглядом, если бы увидела бумаги на столе, которые я перебирал, когда она позвонила. Несколько книг были раскрыты на указателях, показывавших, какие сведения имеются в них об унификационизме. Упоминаний о Будапештстращ мне и в самом деле ни разу не попадалось.
Согласно типичному политическому клише, унификационисты разделялись по многим осям. Некоторые группы были незаконными, сестринские организации, существовавшие как в Бещеле, так и в Уль-Коме. Запрещённые группы на разных отрезках своей истории оправдывали применение насилия ради установления единства городов, предначертанного им Богом, судьбой, историей или людьми. Некоторые из них, в высшей степени неуклюже, преследовали интеллектуалов-националистов — швыряя кирпичи в окна и дерьмо в двери. Их обвиняли в тайной пропаганде среди беженцев и новых иммигрантов, чей опыт видения и не-видения был ограничен, идеи о пребывании их в одном конкретном городе. Активисты хотели использовать в своих целях такие неопределённые слои населения.
Эти экстремисты подвергались устной критике других, стремившихся сохранить свободу передвижения и собраний, какими бы ни были их тайные мысли и какие бы нити ни связывали их. Были и другие подразделения, расходившиеся во взглядах на то, что будет представлять собой объединённый город, каков будет его язык, как он будет называться. Даже за этими легальными группками непрерывно следили, их регулярно проверяли власти соответствующего города. «Швейцарский сыр, — сказал Шенвой, когда я позвонил ему в то утро. — Среди унифов, наверное, больше информаторов и кротов, чем даже среди Истинных граждан, наци или других психов. Я бы не стал о них беспокоиться — они и шагу не сделают без благословения кого-нибудь из органов безопасности».
Кроме того, унифы должны были знать, хотя надеялись никогда не увидеть доказательств этого, что любое их действие станет известным Бреши. Это означало, что во время своего визита я тоже окажусь в кругозоре Бреши, если только этого ещё не случилось.
Как всегда, встал вопрос, как проехать через город. Мне следовало взять такси, поскольку Корви ждала, но нет, добираться пришлось двумя трамваями, с пересадкой на площади Венселас. Покачиваясь под резными и заводными фигурами бещельских бюргеров на городских фасадах, не обращая внимания, не-видя более яркие фронтоны где-то ещё, в инородных частях.
Будапештстращ на всей её протяжённости покрывали заплаты зимнего буддлея, вспененного из старых зданий. В Бещеле это традиционный городской сорняк, но в Уль-Коме к нему относятся иначе: стригут, когда он вторгается, так что на Будапештстращ, являющейся бещельской частью заштрихованной области, все кусты, в это время не цветущие, неопрятно торчали возле одного, двух или трёх местных зданий, а затем, уже на краю Бещеля, обрывались резкой вертикальной плоскостью.
Здания в Бещеле были из кирпича и штукатурки, каждое венчалось глазеющим на меня домашним даром, маленьким гротескным человечком, и опоясывалось этим сорняком. Несколько десятилетий назад эти дома не были в таком упадке, из них доносилось больше шума, а улицы заполнялись молодыми служащими в тёмных костюмах и вызванными на дом мастерами. За самыми северными строениями находились промышленные дворы, а за ними скрывалась излучина реки, где доки некогда были оживлёнными до суеты и где до сих пор простиралось кладбище их железных скелетов.
В прежние времена район Уль-Комы, разделяющий это пространство, был тихим. Ныне он стал шумнее: соседи вступили в экономическую противофазу. Когда речной промысел Бещеля пошёл на убыль, бизнес Уль-Комы возрос, и теперь иностранцев, ходивших по стёртому заштрихованному булыжнику, стало больше, чем бещельских жителей. Когда-то рушившиеся трущобы Уль-Комы, зазубренные и облезло барочные — не то чтобы я их видел, я их старательно не-видел, но они всё-таки слегка незаконно отмечались, и мне помнились стили по фотографиям, — были реконструированы, среди них появились площадки для галерей и уль-комских новостроек.
Я посматривал на номера местных зданий. Они росли неуверенно, чередуясь с иностранными пространствами. В Бещеле было безлюдно, но не в области по ту сторону границы, и мне приходилось не-видеть, увёртываясь от множества проворных молодых мужчин и женщин, преуспевающих в бизнесе. Их голоса звучали для меня приглушённо — этакий случайный шум. Ради такого звукопоглощения от жителей Бещеля требовались многие годы стараний. Когда я дошёл до мрачно окрашенного фасада, у которого ждала меня Корви вместе с несчастно выглядевшим человеком, мы оказались в почти пустынной части Бещеля, окружённые оживлённой неслышной толпой.
— Приветствую, босс. Это Полл Дродин.
Дродин был высоким и худым человеком лет сорока. У него было несколько колец в ушах, одет в кожаную куртку со множеством загадочных и незаслуженных знаков принадлежности к различным военным и прочим организациям и необычайно красивые, хотя и грязные брюки. Он курил, глядя на меня с несчастным видом.
Он не был арестован. Корви его не задержала. Я кивнул, приветствуя её, затем медленно повернулся на 180 градусов и осмотрел здания вокруг нас. Я, конечно, фокусировал взгляд только на тех, что находились в Бещеле.
Ознакомительная версия.
