Ознакомительная версия.
Лес провел рукой по нестриженой макушке. Кровь. Посмотрел в глаза. Зрачки у парня были разного размера. Глаза закрывались. Дриада не исцелит.
У крыльца прыгала листвушка и отчаянно пищала.
– Кто это тебя?
– Те, здоровые парни и Панек. Один здесь живет. Этот, который…
– Потом доскажешь, кому ты что отбил… Ох. А как же здешний хозяин?
– Смотрел.
– Что? Ты вообще, что-нибудь кому-нибудь сделал? За что они тебя?
– Я шел… – Рыжий, по имени Робин, позволил себе улечься щекой на сухую ладонь взрослого. В глазах темнело. Лес легко поднял его на руки и понес. – Я просто шел мимо…
…Проходя по коридору на другой день, Лес услышал голоса в директорском кабинете.
– Да я его пальцем не тронул! – кипятился Скадри, судя по звукам, ерзая на стуле. – Он искал какую-то дрянь под моим крыльцом! Чихать я хотел на все эти фокусы, сам в этом возрасте был, а за собой такого не припомню! Да никого я не натравливал… Сотрясение мозга… Будто там есть какие-то мозги, в дурной голове! Скандал… У меня репутация!!! Да еще этот вмешался, прокаженный, ему сидеть надо тише воды, ниже травы, на кой он нашему городу! Ну хотите, я заплачу! Сколько надо?
Дальнейшие переговоры были недоступны для Лесовых ушей.
С парнем нужно было явно что-то делать. Пока в больнице его лечили от сотрясения, Лес заглянул в журнал, узнал адрес дяди, убедился в явном алкоголизме последнего и, плюнув на «последствия», поинтересовался насчет родителей парня.
Результат был неутешительным. Отец не появлялся уже три года, после того, как заболела мать, а мать… Мать находилась на лечении в клинике в Тертом Крае. В десяти километрах от Высокохолмского округа. Неизлечимый пациент психиатрической. Говорят, когда с ума сходят ведьмы, их лучше запирать на замок, иначе пострадают люди вокруг – очень жаль, что по-другому не получается…
Рада оторвала взгляд от вязания. Огромный моток шерсти уменьшился почти вдвое с тех пор, как она начала свою работу, и его приходилось время от времени поправлять, не то он начинал скособочиваться на одну сторону. Хуже, если он кончался – тогда хотелось плакать, выть, стучать в дверь, чтобы дали новую работу. А шарф у неё получался на диво хороший – длинный, теплый, мягкий, кому угодно хватит… Её однажды ужасно оскорбили, заметив, что она могла бы на нем повеситься, даже отобрать хотели. Но нет уж! Нет, нет, неет… Не отобрали… Она всегда защищала свою работу… Нельзя ломать чужую работу. Это очень и очень плохо.
Самый длинный конец шарфа уходил под дверь. В комнате не было окон, только четыре стены, и Рада сплела себе из оческов шерсти картинку на стеночку. Прилепила чем было, мякишем, остатками сахара, врачи долго ругались, но не снимали, это они от восхищения ругались, твердила Рада самой себе и гордилась своей работой. Это очень хорошая работа, в ней иногда можно увидеть мир. И деревья. И небо. Всё можно увидеть в хорошей работе. Всё.
Вот и сейчас она не отрываясь смотрела на белое небо в рамке – а пальцы мелькали, мелькал крючок, нанизывались петли… Как я красиво работаю, хоть бы кто-нибудь увидел, подумала Рада и поэтому совершенно не удивилась, когда из рамки выплыл серебристый зверь и завороженно уставился на длинный шарф из оранжевой шерсти.
– Ты пришел посмотреть на мою работу? – спросила Рада и подвинулась – зверь немного подрос. Как раз так, чтобы уместиться в комнате.
– Красивое вязанье – одобрительно сказал зверь. Тронул рогом длиннющую ленту и слегка приподнял её.
– Не смей! – вскинулась Рада, но зверь уже был рядом и прикоснулся к ней своим бархатным боком. Он был очень уютный, уютней настоящей шерсти, и она тихо прикорнула в его тепле. Захотелось спать.
– А что тут такого? – ласково поддразнил её зверь. – Обычный шарф, только красивый очень…
– Это не шарф… – обиженно возразила Рада. – Это моя работа.
– Про работу я знаю. А кому это?
Рада испытала вполне понятную гордость. Еще бы! Все спрашивали – зачем, и никто ещё не догадался спросить, кому!
– Только никому не рассказывай! – предупредила она чудесного зверя и тронула его за ухо. – Это новые волосы. Для моего сына.
– У него их кто-то украл? – участливо спросил зверь.
– Ты не знаешь как ты прав – вздохнула Рада. – У меня есть сын. И дочь тоже есть. Маленькая. А мне говорят, что больше нет. Их признал домовой, он знает похожих на меня, и я скоро начала бы их учить. А потом дочка заболела, и муж унес её в больницу. А сына остриг наголо. Говорил, что если волосы оставить, то вся болезнь снова начнется. Но мои дети не могут болеть… А я так хотела, чтобы он был красивый, весь в рыжих кудряшках… Я их всегда одевала в красивое, и дом был чистый и красивый, и сад, а над дверью висели колокольчики и сушеные травы… А он опять его остриг и разбил два моих зеркала, говорил, что я виновата, пустила его играть с больными детьми…
– Да? Вот дурак…
– Я посмотрела в зеркала и увидела, что дома нет… Нет дома. Нет. Единственное, что осталось от прежнего – наши волосы. И тогда я вырастила сыну волосы за одну ночь, я умею… А он опять остриг его… Как барашка… И ещё раз… И тогда я заплела вход в дом нитью, спряденной в новолуние, и сказала, чтобы он вернул мне мою дочь, она же не умерла, куда вы дели мою дочь, а он вырвался и начал душить меня моей же косой… А потом убежал, его порезало нитью, а я послала ему вслед такое проклятие, что он больше никогда не придет… Он очень сильный, мой муж… Он никогда не придёт.
Зверь внимательно слушал её, спрашивал, опять слушал и что-то рассказывал, и Рада вскоре почувствовала, что ей больше не хочется вязать. И плакать-то не хочется…
День был легкий, звонкий, сухой, уже тронутый заморозком, но дорога осталась прежней – разбитой и мокрой.
До остановки сельского автобуса было два километра ходу.
Робин шаркал подошвами, меся осеннюю слякоть, и мучительно не понимал, почему не чувствует себя ни отвергнутым, ни потерянным. Ведь все говорят, и в любой книге можно прочитать, что человек, лишившийся родного дома и города – испуган, растерян, как матрос, упавший с корабля. В шторм. А вот ему отчего-то не плохо и не страшно.
Наверное, потому, что мать больше не болеет. Теперь можно жить у неё и учиться там, и поговорить с кем-нибудь будет гораздо проще… А всё-таки!
Вот ты упал в это море. Все толпятся у борта, пытаются тебе помочь, но могут кинуть тебе разве что спасательный круг из гнилой соломы. А если ты пытаешься схватиться за эту соломинку, мир отвечает: нет.
Ознакомительная версия.
