— Лука… — шепнул он первое слово завтрашнего стихотворения, к этому времени окончательно сложившегося в его душе. — Лука!..
Лука вздрогнул, обернулся и, увидев перед собой ночного следователя, от неожиданности спустил курок. Грянул выстрел. Последнее, что слышал Феликс, были слова сочиненной им песни, рвущейся на волю из звучателя: “В толпе врагов не разглядеть друга”. Он посмотрел вокруг пустыми, уже мертвыми и ничего не видящими глазами и упал. В груди его, как страшный цветок, раскрылась огромная рана, и из нее на асфальт потекла кровь. Феликс не застонал, не заплакал, почувствовав приближение смерти, но только удивился, что все получилось так просто и глупо. Потом он, как большой ребенок перед сном, подтянул к животу ноги и застыл. Лука с недоумением разглядывал то свои руки, то лежащее перед ним тело мертвого следователя. Пистолет он бросил и беспомощно озирался по сторонам: у следователя неестественно завернулась одна штанина, и это было так непоправимо, что в толпе кто-то истерически рассмеялся.
Пахло горелым порохом. А воспетый следователем ветер уносил этот запах с площади, где по неумолимой логике событий пересеклись дороги Луки и Феликса, преступника и его жертвы.
— В толпе врагов не разглядеть друга!.. — механически повторил Лука последние слова ночной песни. Он стоял, окруженный отшатнувшимися от него соплеменниками, чье сочувствие и любовь еще недавно так страстно хотел привлечь. А к Луке уже спешил президент: лицо его озаряла все та же ясная улыбка, живой, он спускался по приставной, почти вертикальной лестничке, чуть касаясь ступенек спиной. Президент приблизился к Луке, посмотрел на мертвого следователя, на старинный огромный пистолет, валявшийся рядом, оценил взглядом собравшихся. Потом, похлопав Луку по плечу, не то спросил, не то приказал:
— Общий район?!
Приговора Лука не услышал. Он так же, как и следователь перед смертью, закрыл глаза и тут же увидел пальцы: свой давний бред. И за ними что-то белое, чего до этого момента никогда разглядеть не мог: эти пальцы и этот халат были пальцами и халатом хирурга, врача, помогшего ему появиться на этот неласковый и, в сущности, очень неинтересный свет.
Эпилог
Летун быстро перемещался, рассекая стратосферу узкими, приспособленными для таких полетов крыльями. Воздух был прозрачен и чист до такой степени, что, казалось, неподвижно стоял за иллюминаторами. Всего в салоне летуна набралось шесть человек, включая охрану. Прочие кресла оставались свободными.
Одним из пассажиров был мужчина средних лет: грузный, с великолепной седой шевелюрой, в старом сером плаще. Другим — мужчина помоложе, в строгом черном костюме, загорелый, с фигурой атлета. По проходу между креслами прошла стюардесса, предлагая летящим мороженое и прохладительные напитки. Полет происходил на огромной высоте. Несмотря на это, в выпуклый иллюминатор можно было высовывать голову и разглядывать все то, что проплывало внизу, под острыми крыльями: там тянулся бесконечный и однообразный пейзаж, плоскость, испещренная бугорками, плотно прилегающими друг к другу вроде огромных пчелиных сот или таких же огромных шапито. Шапито тянулись до самого горизонта, где сливались в сплошную линию. Сверху их освещало белое, будто выхолощенное, солнце.
“Глоток воды, сигарета… На что-то это все очень похоже! — размышлял седовласый, следя за действиями стюардессы. — А потом раскроется под твоими ногами пол, и ты вместе с креслом или же без него провалишься к чертовой матери вниз и будешь лететь в пустоте с выпученными от ужаса глазами…” — Седовласый отогнал от глаз видение казни и, стараясь не привлекать внимания атлета, глянул себе под ноги. Потом отстегнул ремни и поднялся. При этом атлет оживился:
— В сортир?
— Н-нет, — неуверенно проговорил седовласый. — Ноги размять! — И прошелся туда-сюда в проходе между креслами. А потом склонился к иллюминатору. Ничего нового он, конечно, не увидел среди океана совершенно одинаковых золотых шапито и опустился обратно в кресло.
В салоне снова появилась стюардесса, держа на подносе высокие глоталки, наполненные прозрачной жидкостью.
— Не хотите выпить? — спросил седовласого атлет.
— Вы, наверное, тоже в Общий район? — в свою очередь поинтересовался у атлета седовласый, решив нарушить осточертевшее за время полета молчание.
Атлет буркнул что-то неразборчивое.
— Лука, — решил представиться седовласый.
— Самсон, — подумав, ответил атлет.
Они взяли из рук стюардессы фирменные глоталки и чокнулись.
— Так за что же мы выпьем? — спросил седовласый. — Может быть, за предрасположенность? А хотите — за выживаемость?!
— Давайте лучше за несуразность! — в тон ему ответил атлет.
— За выносливость и приспособляемость! За весь этот бред, за ничего не значащие слова!
— За первородность греха! За прекрасных женщин с голубыми глазами и соблазнительными коленями! — предложил атлет и рассыпался мелким, искусственным смехом.
Из кабины высунулся пилот и громко объявил:
— Подлетаем. Общий район.
Летун завалился на бок и медленно пошел на снижение. И снижался до тех пор, пока не завис над одним из гигантских шапито, в котором сверху открылся люк, откуда тотчас же высунулся человек в рабочем комбинезоне, взмахнул руками и принялся руководить спуском. Изящный фюзеляж чиркнул по металлу, и летун замер. Пилот открыл дверь, и первыми на купол выскочили четверо из охраны, при виде которых человек в рабочем комбинезоне кивнул головой и скрылся в люке.
После того как охрана исчезла вслед за ним, Лука осторожно спустился на купол по короткому трапу и тоже заглянул в люк: под куполом, на вершине которого он находился, далеко-далеко внизу, частично закрытая облаками, раскинулась в дымке пространства гигантская географическая карта — дома на ней можно было разглядеть, наверное, лишь в очень сильный оптический прибор, а людей… людей и вовсе не было видно с такой головокружительной высоты. Человек в комбинезоне вновь показался в проеме люка, заслонив своим телом прекрасную, но страшную перспективу. Атлет по его знаку оттолкнул Луку в сторону (при этом тот упал и растянулся на куполе) и быстро шмыгнул вниз, захлопнув за собой крышку люка и защемив полу плаща Луки. Лука тут же кинулся на люк и приложил ухо к его крышке.
— Ты, кажется, хотел что-то сказать? Говори! — долетел до его слуха уже искаженный расстоянием голос атлета. И пропал. Лука остался один. Он начал стаскивать мешавший ему плащ, а потом поднялся на ноги.
