— А на что он нам нужен? Хоть и здоровый, и сильный, а тупой совсем, хуже собаки — ее хоть чему-то можно выучить, а этот вообще ничего не соображает, только самое простое — встань там, сядь, неси. Я так думаю, что его когда-то по башке огрели и весь разум вышибли, потому что на затылке у него шрам здоровенный. В общем, пришлось его к делу приставить, чтобы не зря хлеб ел. Он у нас воду на огороды таскал, ворот мельницы крутил — всякое такое, где ума не требуется. Но вчера руку покалечил — и как только, идиот, ухитрился! Так что все, работать он больше не сможет. Мы с Калебом уже договорились, что вечерком сегодня, когда жара спадет, он его отведет подальше от поселка и оставит, — перекрестилась, — на волю Господа.
Лесли отнюдь не считала себя ангелочком, но даже ее покоробила эта деловитая жестокость. Ведь ясно, что оставить ничего не соображающего человека на пустоши — значит обречь его на смерть, если не от жажды или голода, то от гремучки или койотов. Если уж им хочется от него избавиться, могли бы пристрелить — неужто пули жалко?
Ладно, в конце концов, не ее это дело…
Идя вслед за Сарой к крыльцу, она не удержалась и оглянулась. Обреченный мужчина все так же сидел, прислонившись спиной к колодцу. Теперь Лесли заметила, что левой рукой он поддерживает правую, с распухшей и покрытой запекшейся кровью кистью, но на лице его не отражалось ни боли, ни страдания.
В доме Сара сразу провела Лесли в спальню, плотно прикрыла дверь.
— Ну давай, показывай!
Вперила взгляд в рюкзак, и даже рот приоткрыла от нетерпения, когда Лесли достала оттуда большой сверток, завернутый в куртку. Под курткой оказалась глянцевая картонная коробка — белая с золотом (пришлось излазить весь подвал, подыскивая наименее мятую).
И наконец Лесли широким взмахом раскинула на кровати содержимое коробки — свадебное платье с шелковым лифом, расшитым золотыми бусинками, и пышной кружевной юбкой на белом атласном чехле.
Неважно, что кружева кое-где пожелтели от времени, а на чехле сбоку было ржавое пятно — все равно такой роскоши в этом поселке наверняка никогда не видели. Сара замерла, молитвенно сложив руки на груди, потом нерешительно коснулась прошитого золотыми нитками кружева, пробормотала:
— Да-а… Вот…
Лесли удовлетворенно улыбнулась: выходит, не зря она тащила это платье аж от самого Расселвилля.[4] Два года назад она нашла его в разрушенном землетрясением свадебном салоне на окраине города. Случайно обнаружила, что подвальный этаж остался цел — пролезла туда через заваленное обломками окно у самой земли; куски железа с крыши упали так удачно, что защитили его и от дальнейших разрушений, и от посторонних взглядов.
Брать платье она тогда не стала — не знала, куда его приспособить, зато, когда Сара этой осенью попросила ее принести свадебный наряд для дочери, Лесли хоть и начала, набивая цену, мяться: «Ой, не знаю… трудно, сама понимаешь…» — но на самом деле знала, куда за ним идти.
— И вот еще, — вынула из рюкзака коробочку поменьше, — считай, что это подарок невесте, — достала оттуда веночек из золотистых шелковых роз и кружевную фату.
Сара, ахнув, всплеснула руками.
Положив веночек на платье, Лесли присела, якобы что-то поправляя в рюкзаке, на самом же деле сдвигая край полиэтиленового пакета так, чтобы на пару дюймов обнажить его содержимое. Если веночек она отдала бесплатно, то за эту вещь собиралась содрать с Сары втридорога — и хотела, чтобы та ее заметила как бы случайно.
— Значит, как мы договаривались, — начала она, — за платье ты мне даешь куртку из выделанной оленьей шкуры, два мешка сушеной картошки и один — овощной смеси…
— Да, да, да… — нетерпеливо перебила Сара. — А что это там у тебя?!
Клюнуло!
— Где?
— В рюкзаке!
— А-а, это? — Лесли вытащила сверток. — Это парча.
Кусок голубой с серебряной нитью парчи она нашла в том же свадебном салоне вместе с другими, почти не выцветшими от времени нарядными тканями, декоративными пуговицами и шелковыми нитками. Все это добро она распределила по схронам и теперь понемногу предлагала покупателям.
— Дай посмотреть! — Сара присела рядом, с одного взгляда оценила ткань и вцепилась в нее — не оторвешь. — Сколько тут? На платье хватит? Что ты за нее хочешь?!
— Тут почти десять футов, так что на платье должно хватить. А хочу я за нее… даже и не знаю…
— Послушай, я тебе за нее еще два мешка картошки дам, — жарко зашептала Сара. — Или других овощей — каких хочешь! — воровато оглянулась на дверь. — И… и… еще кусок бекона. Вот такого толстого, — показала на пальцах. — Хороший кусок, большой, в локоть длиной и в две ладони шириной!
— Два мешка овощей, говоришь? — без энтузиазма в голосе протянула Лесли.
Нет, сушеные овощи, конечно, штука хорошая. Но если добавить сюда еще три мешка за платье, и то, что она с другими жителями поселка наторгует… Конечно, мешки небольшие, всего фута полтора длиной и фут шириной… Лесли представила себе гору таких мешков, бредущую на двух ногах (волокуша-то на стоянке осталась!), и спросила безнадежно:
— Ты не знаешь — здесь на продажу ни у кого осла нет?
— А зачем тебе?!
— Моего прежнего осла гремучка укусила, так что теперь мне все на своем горбу таскать приходится…
— Ослов в нашем поселке нет, — заявил, входя в спальню, Калеб Гриссоп. — Если, конечно, не считать твоего племянничка!
Сара мгновенно пихнула парчу обратно в рюкзак, метнула на Лесли предостерегающий взгляд. Ее муж меж тем подошел к кровати, разглядывая платье.
— Ве-ещь! — прищелкнул языком и повернулся к Саре. — Ну, это то, что ты для Кайлы хотела?
— Да!
— Что же ты гостью ничем не угостила до сих пор? Хоть сидра бы налила! И я, кстати, тоже не откажусь!
Сидр Сара делала отменный — кисло-сладкий, холодный, он приятно пощипывал язык. Пока Лесли смаковала первую кружку, Калеб залпом выпил свою — Сара налила ему еще, выставила на стол пироги и присела рядом.
Лесли в который раз подумала, насколько контрастно эти двое смотрятся рядом: Сара — крутобедрая, с гривой смоляных кудрей и румяными гладкими щеками, выглядела от силы лет на тридцать, едва ли кто-то мог догадаться, что у нее уже три дочки на выданье; Калеб же, худощавый и невысокий, по сравнению со своей яркой и бойкой женой казался поначалу каким-то блеклым. Но стоило приглядеться к его умным, жестким и цепким глазам — и становилось ясно, что его не только за богатство выбрали мэром.
— На кой черт тебе осел?! — заявил он, продолжая начатый разговор, и хитро прищурился. — Давай я тебе лучше жеребчика подберу. У меня такой трехлетка есть — закачаешься!
