— Доброе утро, сэр, — сказал бакалейщик, пожилой мужчина с жесткими рыжими усами и бородой и лысым лбом, на который невзгоды мелкого лавочника наложили свою неизгладимую печать. — Чем могу служить, сэр?
Вэйн вошел в лавку и церемонным жестом снял шляпу. Глаза бакалейщика округлились.
— Сэр, — торжественно молвил правитель, — я пришел к вам, чтобы воззвать к вашему патриотизму.
— Гм, — промычал бакалейщик, — это напоминает мне мои детские годы, когда у нас еще устраивались выборы.
— Они воскреснут вновь! — сказал Вэйн. — И еще многое другое воскреснет, гораздо более великое. Слушайте, м-р Мид. Я знаю, что бакалейщикам приходится бороться с соблазнами космополитической философии. Я очень хорошо понимаю, что значит сидеть весь день среди товаров со всех концов земли, товаров, прибывших по странным, чуждым водам, неведомым нашим морякам, из лесов, которых мы даже представить себе не можем. Какой восточный владыка может похвалиться столь драгоценными дарами с заката и восхода? Сам Соломон в расцвете своей славы не обладал такими сокровищами. Индия лежит у вас под боком! — воскликнул он, повышая голос, и махнул тростью на ящик с рисом; бакалейщик испуганно заерзал на своем стуле. — Китай у ваших ног, Гвиана за вашей спиной, Америка над вашей головой, и в этот самый момент, что вы разговариваете со мной, вы, подобно древнему испанскому адмиралу, держите в руках Тунис.
М-р Мид выронил из рук коробку фиников, потом нерешительно наклонился и поднял ее.
Вэйн продолжал более сдержанным голосом, в котором трепетало, однако, нарастающее волнение.
— Повторяю, мне известны соблазны вашего интернационального, вашего вселенского богатства. Я знаю, что вам грозит иная опасность, чем прочим лавочникам. Не ограниченной, тупой торговой машиной можете вы стать, а наоборот, слишком необузданным, слишком смелым, слишком либеральным фантазером. Подобно тому как пирожнику, изготовляющему родные яства под родным небом, грозит опасность впасть в узкий патриотизм, так бакалейщику грозит опасность впасть в интернационализм. Но я пришел к вам во имя патриотизма, которого не в силах заглушить никакие странствия, никакие соблазны. Я прошу вас вспомнить о Ноттинг-Хилле. Ибо, в конце концов, он сыграл немалую роль в расцвете вашего космополитического великолепия. Ваши финики срезаны со стройных пальм Берберии, ваш сахар прибыл с диковинных тропических островов, ваш чай — из затерянных селений Империи Дракона. Чтобы обставить эту комнату, под Южным Крестом рубились леса, а под Полярной звездой остроги поражали левиафанов. Но вы сами тоже ведь немалое сокровище, вы сами — мозг, управляющий всей этой огромной системой, вы сами выросли, окрепли и прониклись мудростью среди этих серых домов, под этим дождливым небом. Городу, который создал вас, а тем самым и ваши богатства, угрожает война. Идите за мной и по всем концам земли разнесите великую весть: жир — с Севера, плоды — с Юга, рис — из Индии, пряности — с Цейлона, овцы — из Австралии, мужи — из Ноттинг-Хилла!
Бакалейщик присел на стул, раскрыл рот и на несколько секунд застыл, глядя перед собой оловянными глазами; он был похож на рыбу, вытащенную на песок. Потом он почесал в затылке, но не произнес ни слова.
— Что прикажете отпустить, сэр? — пробормотал он наконец.
Вэйн обвел лавку растерянным взглядом. Увидев пирамиду ананасных консервов, он взмахом трости указал на них.
— Вот это, — сказал он.
— Все? — спросил бакалейщик.
— Да, все, — ответил Вэйн с таким видом, словно его окатили холодной водой.
— Слушаюсь, сэр! Благодарю вас, сэр, — с воодушевлением подхватил бакалейщик. — Можете рассчитывать на мой патриотизм, сэр.
— Я всегда рассчитывал на него, — сказал Вэйн и вышел в зияющую ночь.
Бакалейщик поставил финики на место.
— Что за славный парень, — пробормотал он. — Прямо удивительно, как часто эти помешанные бывают милейшими людьми. Куда симпатичней, чем иной нормальнейший человек.
Тем временем Адам Вэйн дошел до аптеки и остановился, охваченный сомнением.
— Опять эта слабость, — пробормотал он. — С самого детства я никак не мог избавиться от страха перед этой лавкой чудес. Бакалейщик романтичен, бакалейщик красочен, бакалейщик поэтичен в полном смысле этого слова, но он не сверхъестествен. А аптекарь? Все прочие лавки находятся в Ноттинг-Хилле, его же лавка — в Стране чудес. Взять хотя бы эти огромные груши, пылающие цветными огнями! Создавая солнечный закат, бог копировал именно их. Они сверхъественны, но есть в них и что-то благостное. В них источник страха божьего. Я трепещу! Но я мужчина и должен войти.
Он был мужчиной и вошел. Низкорослый темноволосый молодой человек в очках поднялся из-за конторки и приветствовал его сияющей, но вполне деловой улыбкой.
— Добрый вечер, сэр, — сказал он.
— О да, таинственный кудесник, — ответил Адам, ка-ким-то странным жестом простирая руки. — Вечер хорош. Именно в такие ясные, мягкие ночи ваше убежище обретает истинный свой вид. В такие ночи они кажутся особенно прекрасными — эти зеленые и пурпурные луны, извека указующие путь истомленному пилигриму и влекущие его в сию обитель благого волшебства.
— Вам, собственно, что угодно? — осведомился аптекарь.
— Сейчас, сейчас, — дружелюбно, но как-то нерешительно сказал Вэйн. — Дайте-ка мне летучей соли.
— На восемь пенсов, на девять или на полтора шиллинга? — бойко спросил молодой человек.
— Полтора, полтора, — с какой-то дикой покорностью ответил Вэйн, — М-р Боулс, я хочу задать вам один страшный вопрос.
Он остановился и собрался с духом.
«Надо быть тактичным, — пробормотал он, — надо с каждым из них разговаривать по-своему».
— Я хочу задать вам вопрос, — повторил он вслух, — который коснется самой сущности вашего дивного ремесла. М-р Боулс, неужели все это должно погибнуть? — И он обвел тростью всю аптеку.
Ответа не последовало, и он продолжал с большой страстностью:
— Мы, ноттингхиллцы, чувствовали чудесную тайну вашей профессии до самых ее глубин. И вот Ноттинг-Хиллу грозит беда.
— Еще что прикажете, сэр? — спросил аптекарь.
— Ах, да что-нибудь, — несколько нетерпеливо ответил Вэйн. — Скажем, хинин. Спасибо. Неужели он должен погибнуть? Я говорил с людьми из Бейзуотера и Северного Кенсингтона — м-р Боулс, они материалисты! Они не видят ничего чудесного в вашей профессии. Они считают аптекаря будничным явлением. Они считают его человеком!
Аптекарь на секунду замер, чтобы пережить нанесенное ему оскорбление, но тотчас же пришел в себя.
