Я и сам понимал насчет «без этого» — и многое другое тоже. Четыре десятка взрослых посылают под пули пацана в ушастой шапке. Нет, не четыре десятка — я посылаю. Мой друг Усама, конечно же, одобрит. Что делать, если мир переполнен неверными псами?
— Кадет Новицкий! Кадет Гримм! Никакого героизма от вас не требуется. Задание предстоит простое и скучное. Главное — точное выполнение приказа. Один из вас…
— Я-я-я-а-а-а!!!
* * *
— А усэ, як нэ круты, втыкаеться у вопрос про богатых та бидных. От так, господин штабс-капитан! Вийсько служит богатым против бидных, для того його и кормлять.
— Да что вы говорите, господин Шульга? Да неужели? Право слово, вы мне на жизнь глаза открыли, да-с! Сей же час запишусь в… Как бишь это у вас называется? Совдепия-с?
На месте костра — гаснущие угли. Холод достает даже не до костей — до клеточных мембран. Ледяное черное небо совсем близко, только протяни руку. Или встань — и ударься макушкой о стылую твердь.
Руки в карманах. Не то, чтобы теплее, но как-то уютнее. Даже нет охоты доставать пачку «Salve».
Ждем.
Приказы отданы, нужное сделано. Осталось лишь дотерпеть. Недолго, считай, самое чуть-чуть. Всего лишь час до самых главных дел…
Нет, не час, меньше.
— От вы, господин Згривец, богатый чи бидный?
— Издеваетесь? Да у меня поместье в Новороссии, три завода на Урале, банк «Лионский кредит», пол Беловежской пущи и еще этот… Гибралтарский пролив, да-с. Арендовал на предмет взимания пошлин-с.
— И я о том. Скилькы поручиком жалования получали? Сорок рубликов?
— Нет, чуть больше. В 1912-м как раз накинули. Повезло-с…
Жечь костры в темноте я запретил. Вдруг у Полупанова часовые глазастые? Разведка уже доложила: пьют-гуляют герои. На станции, прямо в билетном зале, огонь развели, песни горланят, «Интернационал» кокаином заполировывают. Только береженого и Карл Маркс бережет.
Разведчики вернулись, а кто-то ушел. Одна группа к террикону, подальше от чужих глаз, вторая — за полотно железки, в продутую ветром степь. Ушли Хивинский и командир Жук, ушли маленькие кадетики и дерущиеся по всем правилам крепыши.
Мы пока здесь. «Всего лишь час дают на артобстрел, всего лишь час пехоте передышка…»
— Чув я, песня есть — про бидного прапорщика.
— Точно-с, точно-с. «Нет ни сахару, ни чаю, нет ни пива, ни вина. Вот теперь я понимаю, что я прапора жена…»
— А я от пид землею вдвое зарабатывал. И дом був, и хозяйство, и у синема ходил по воскресеньям, на Веру Холодную смотрел, и у театр, что в Юзовке. И сыну лисапед купил. Не один я такый. Справни робитныкы нэ голодуют, хлеба нэ просять. Так хто богатый и хто бидный? Кому служиты трэба, господин штабс-капитан? Не адвокатам же усяким, не Керенскому!
— Э-э… Эка завернули, Петр Мосиевич! Стало быть, офицерство Суворова, Голенищева-Кутузова должно служить… Нет-нет, нонсенс, макарб, cauchmar! Этот ваш, пардон, коммунизм!.. Как же, читывал, читывал. Утопия-с господина Мора!..
Я все-таки встал, легко толкнул фуражкой тяжелое небо, достал негнущимися пальцами коробку папирос, долго искал зажигалку. Спрятался, австриец трофейный, саботирует!..
Щелк!
Я мог бы сказать… Я знал, что такое коммунизм. Настоящий, не от Томаса Мора…
* * *
Он помнил коммунизм. Коммунизм был в детстве, на игровой площадке бесплатного садика, коммунизм был в его школе, где желающие учиться — учились, коммунизм был в светлом небоскребе Университета, в археологических экспедициях, в каждом уголке огромной страны, куда можно ездить без всякой визы и без всякого страха, в новых кварталах блочных девятиэтажек и первых цветных телевизорах. Коммунизм был в сообщениях ТАСС о полетах кораблей «Союз», в тревожных сводках с острова Даманский, в коротком коммюнике «О событиях в Чехословакии» и первых афганских репортажах. В очередях за маслом, в номерках на ладонях (химическим карандашом, словно кадетские погоны), в траурном марше на похоронах Брежнева — там тоже был коммунизм, уже умирающий, не замеченный современниками.
Он жил, он видел, он мог рассказать, предостеречь. За четверть века пристойного существования было заплачено душами поколений, убитых и умученых даже не пытались сосчитать. Стоило ли оно того? Другие, не такие решительные и не такие романтичные, жили прилично уже многие годы без горькой памяти о Мальчишах Кибальчишах и корнетах Оболенских. Жили — а его страна весенним айсбергом ушла из-под ног. Один хороший приятель как-то невесело срифмовал: «Обложили меня идиоты всех страх, наверстали границ, налепили охран…»
И вот теперь в его маленьком совершенном Мире Река Времен, темная ледяная Лета, поворачивала в очень знакомое русло. Он с легкостью мог бы стать пророком — но кто слушает пророков? Добро должно быть с кулаками, Нострадамусу положен пулемет. Но и это не спасет, слишком много их, самозванных Мишелей де Нотр Дам с полным боекомплектом и собранием пророчеств. И каждому внимает верный ученик Усама. «Этот мир находится на последнем издыхании, этот мир нуждается в хорошем кровопускании…»
Говорят, что мир спасти очень легко. Говорят… Пулемет под рукой, принцесса, вырванная из пасти дракона, разворот в полете на 180 градусов…
Он не стал ни о чем пророчить. Он… Я… Мне захотелось спросить. Не потому, что я не знал ответ.
* * *
— Скажите, штабс-капитан, вы бы хотели, чтобы в России была восстановлена монархия с одним из Романовых на престоле…
— О-о-о-о!..
— Погодите! Романов на престоле, строгий устав в армии, погоны, городовые на улицах, твердый порядок в стране, защита государственных интересов от тайги до Британских морей — или куда дотянемся. Ну, и само собой, хруст французской булки, конфетки-бараночки, гимназистки румяные снег с каблучков стряхивают?
— Ах, господин Кайгородов! Как вы изволите излагать, как душевно-с!
— А вы, товарищ Шульга, согласились бы, чтобы страной правила партия большевиков — без всяких Учредительных собраний и прочих адвокатишек, землю передали крестьянам, заводы и шахты — в собственность рабочих коллективов, нерусским народностям дали самоуправление и всерьез занялись бы Мировой революцией?
— От! Я так и думав, що вы, товарищ Кайгородов, твердый партиец.
— А ведь это не слишком трудно совместить. Одно другому никак не мешает. Нет?
— О чем вы, капитан?! Чтобы Государь и эта, пардон, публика-с, вместе?!
— Добре выдумалы, товарищ, добре. Давно так не смеялся, цэ вы вид души! Веселый вы человек!
* * *
Да, я знал ответ — они не знали. Еще не знали. Война начиналась, ее уже не остановить — даже если выписать из Персии джинна в старом медном кувшине. Даже если дать каждому по потребностям. И вопрос уже не в Романовых, не в акционировании предприятий, не в ненавистных каждому солдату погонах…
