— А вдруг за это время…
— Господи! За семь лет ведь ничего не случилось, верно?
Алексею Петровичу было страшно приятно, что друг Лева успокаивает его и так уверенно говорит о его будущем. Он повеселел, схватил Леву за шею и одним движением пригнул до пола.
— Ох, и силен же, чертяка! — морщась от боли, проговорил Вальцев. — Вот за это самое вас, офицеров, девушки и любят.
Алексей Петрович рассмеялся.
— Брось скромничать. Да зажги-ка, брат, свет, и давай еще чего-нибудь выпьем.
— Не вредно, не вредно, милостивый государь!
Комната ярко осветилась, за окнами стало совсем темно.
Вальцев опустил шторы.
— Светло и уютно, — хихикнул он, потирая руки. — Чего желаешь?
— Налей сухого, если есть.
— Как не быть, дорогой? Изволь, вот цинандали. Пойдет?
— Еще как!
Они сели рядом на диван с бокалами в руках.
— Знаешь, Лева, расскажи-ка ты мне об этих ребятах.
— О каких?
— О наших. О нашей команде. Кто они такие и что собой представляют? Тебе они нравятся?
Вальцев задумчиво отхлебнул вина, затем поставил бокал на стол.
— О наших ребятах, значит… Мне-то они очень нравятся.
Подбор людей в эту экспедицию до удивления хороший. Только Строгова, командира, я знаю плохо.
— А остальные, значит…
— Хорошие, я же тебе говорю. Орлы!
— И этот «пижон»?
— Какой пижон?
— Бирский.
— С чего ты взял, что он пижон?
Алексей Петрович сделал неопределенный жест.
— Так мне кажется.
— Ладно, начнем с Бирского. Ты на него не сердись. Он хороший парень и, когда вы поработаете вместе, станет твоим лучшим другом.
— Сомневаюсь.
— Твое дело. Только когда я впервые пришел в Управление, он меня третировал еще хуже. Понимаешь, у него бзик: всякий, кто приходит «со стороны», то есть не имел высокой чести крутиться в шаровых камерах и сидеть месяцами в маске в азотной атмосфере — это все глупости, которые проделывают
[(1) В офлайн-интервью на сайте rusf.ru на вопрос о «спорте в вашей жизни» (07.06.04) Б. Н. Стругацкий ответил: «АНС был человек от природы на редкость богато одаренный физической силой и выносливостью. Но к спорту был равнодушен, к любому. И даже относился к заядлым спортсменам с некоторым скепсисом. "Знаем мы их, разрядников — на Десятом километре с полной выкладкой из него уже дух вон, и все его снаряжение приходится тащить нам, безразрядникам…"» Отсюда, думаю, происходит и насмешливое отношение Авторов к тренировкам межпланетников. И напрасно, конечно.
Главная неприятность космических полетов — это невесомость. Не весомость — вовсе не порхание, как во сне. Это непрерывное падение! И через несколько часов вестибулярный аппарат отключается. Синее кажется красным, красное зеленым, непрерывно тошнит, временами наступает черное выпадение сознания… Проходит это состояние примерно через сутки. А если тренироваться должным образом, то через несколько часов. Кроме того, при длительной невесомости атрофируются мышцы, в том числе сердечная, обескровливаются сосуды ног, катастрофически вымывается кальций из костей. Опять же — необходимы тренировки, и на Земле, и в космосе. Впрочем, на «Хиусе» постоянная тяжесть… — В. Д.]
со слушателями Института подготовки, — так вот, тот, кто не прошел через это, для работы в пространстве, по его мнению, не годится. А потом мы с ним очень подружились во время экспедиции на Марс. Он, конечно, немного неврастеник. Но что в нем характерно, так это полное отсутствие инстинкта само сохранения. Он смел, как наполеоновский гвардеец, вернее, как Рикки-Тикки-Тави. И вместе с тем очень добрый и отзывчивый парень.
— Положим, — пробормотал Алексей Петрович, поднимаясь, чтобы налить себе вина.
— Вот тебе и «положим». В общем, не пройдет и месяца, как вы перестанете глядеть друг на друга волком… или я не знаю тебя и его. Здесь, понимаешь, вот еще что. Вначале в экспедицию намечали Савушкина, его большого приятеля. А потом назначили вдруг тебя.
— Ага…
— Но это обойдется.
— Ладно, посмотрим. А что Гриша?
— Гришка Ершов? У нас его называют «небожителем». Если ему дать волю, он вообще не будет возвращаться на Землю. Для него существует только пространство и приборы в кабине. И еще Верочка Званцева — ты ее не знаешь. У нас есть несколько таких — отравленных на всю жизнь.
— А ты?
— Я? Нет, я — другой. И таких, как я, большинство, и ты, вероятнее всего, будешь таким же. Мы «тоскуем по голубому небу». Есть такой вид психического расстройства — «тоска по голубому небу». Я своими глазами видел, как прославленные межпланетники, вернувшись на Землю после длительного рейса плакали и хохотали в истерике и прыгали, как молодые козлята, выйдя из звездолета. А вот Гриша — не такой. У него все это наоборот. Хороший милый человек, между прочим. Страшно любит старых друзей, с остальными держится просто приветливо. Большой друг Крутикова, хотя люди они совершенно разные. Бывают же чудеса, скажи на милость!
— А что Крутиков?
— Даты его с первого взгляда видишь. Как на ладони. Прекрасный семьянин, во время рейсов очень тоскует по жене и детям и втихомолку проклинает свою профессию, но жить без нее тоже не может. И вот тебе пара, всегда летают вместе: «небожитель» Гриша и Санчо Панса Крутиков. «Этот камушек я повезу Лёлечке. Какое странное растение! Жалко, что его не видит мой Мишка. Он бы его обязательно нарисовал». Говорят, когда-то над ним очень смеялись. Но однажды… В общем, милый и, главное, верный человек. Гений добросовестности, идеальный штурман. Ну вот, кажется, все. Доволен?
— Доволен. У тебя все они очень милые, добрые и… и отзывчивые.
— Да ведь так оно и есть, дорогуша! Давай по последней, что ли? Содвинем их разом… будь здоров.
Они выпили и с удовольствием посмотрели друг, на друга.
— Хорошо…
— Хорошо, брат Алеха!
— Вперед?
— Вперед, Алеха!
— «Как аргонавты в старину…» Да, кстати, что это за стихи?
Знакомые, но откуда, чьи — хоть убей, не помню.
Вальцев рассмеялся.
— Это эпиграф к какому-то рассказу Лондона. А у наших межпланетников, особенно у старых, это нечто вроде девиза. Кто первый ввел его в обиход, сейчас уже неизвестно.
— Как-то подходит он к вашему делу, верно?
— Верно. Трус и подлец так не скажет:
[Вообще-то, не эпиграф, а песня из рассказа Джека Лондона «Как аргонавты в старину…». — СБ.]
Как аргонавты в старину.
Покинув отчий дом.
Поплыли мы, тирам-та-там,
За золотым руном.
Курение тоже, конечно, не поощрялось. В окончательном варианте Дауге сообщает Быкову, что в походе ему курить будет запрещено. Штурман Крутиков возит с собой трубочку, но не курит. И не хочется. А вот первоначальные представления о возможности курения в космической экспедиции были несколько иные. Причем все это подавалось ненавязчиво, парой слов, как некое привычное действо, о котором вроде бы и упоминать не стоит…
