Казалось, автобус еле полз. Хотелось встать с места и накричать на водителя, чтобы прибавил газа, но вместо этого я до белых костяшек сжимал спинку переднего сиденья. На удивление, мой рейс добрался до привокзальной площади довольно быстро, всего за час. Я успевал.
Второму автобусу, чтобы доехать до набережной, понадобится не больше получаса. Успокоенный, я сел на его сиденье и впервые за столько времени обратил внимание на коробку у себя в руках. Плотная картонка была обернута сверху полиэтиленом. И я знал, что внутри несколько слоев какой-то металлической фольги, проложенной странным материалом, так что для самого пакета, ради которого все и затевалось, осталось совсем мало места. Даже я был не настолько наивен и начал понимать, что все эти ухищрения только ради того, чтобы содержимое не запищало в рамках на пропускном пункте. А вдруг охране понадобится вскрыть коробку?
Додумать я не успел – автобус резко дернулся, накренился на одну сторону, а затем встал на месте. Малочисленные пассажиры, как и я, стали выглядывать в окна, машины позади загудели. Водитель открыл двери и выскочил на улицу. На часах было "23:35" – до набережной оставалось несколько остановок.
Дальнейшее напоминало плохой сон: оказалось, что у автобуса пробито колесо, а следующий рейс пойдет только через двадцать минут; ни одна машина не желала подбирать такого оборванца как я, на такси денег не было. Ничего не оставалось – я перехватил коробку поудобнее и побежал. Без какой-либо маломальской физической подготовки, голодный и продрогший, я несся по мокрой от прошедшего дождя улице, огибая редких прохожих и спотыкаясь о выбоины в тротуаре. Через пять минут такого бега мне начало казаться, что скоро на очередном выдохе я выплюну свои лёгкие на мостовую. Сердце стучало в ушах, а и без того темная улица плыла передо мной, в глазах темнело.
Поневоле я перешел на быстрый шаг. Главное – не останавливаться: если я сейчас завалюсь где-нибудь в подворотне, на этом все будет кончено. Когда мог, я снова переходил на бег, но силы быстро иссякали. Улица казалась бесконечной, время вязким и зыбучим, мозг был на грани помешательства, поэтому я не сразу заметил, что в просвет между домами уже видно дамбу и красные предупреждающие огни на ней.
Этот вид придал мне сил, и я снова побежал. Когда мне удалось добраться до пропускного пункта, электронные часы на входе показывали "23:56". Я пролетел первую рамку, но перед второй со всего разбегу наткнулся на выставленный военным приклад автомата. Из меня будто вышибли весь воздух. Коробка покатилась вперед, я упал на задницу и несколько секунд не понимал, на каком свете нахожусь.
– Куда это мы так торопимся? – раздался голос сверху.
У военного было одутловатое бледное лицо, его голова в каске закрывала лампы освещения, и снизу он показался мне очень похожим на упыря с красными обветренными губами. Ему было скучно, а после начала комендантского часа каждый раз становилось еще скучнее. Я был последним развлечением на этот день. Ему было плевать, кто я и что я, он не испытывал ко мне ненависти – и это было самым страшным.
– Что в внутри? – он отошел от меня и небрежно пнул тяжелым сапогом отлетевшую коробку.
В этот момент за второй рамкой я увидел обеспокоенное лицо Фрэя. Видимо, устал ждать и гадать, почему меня так долго нет, и вышел к пропускному пункту.
– Скоро комендантский час, – просипел я. – Мне нужно на ту сторону, пожалуйста.
Свой собственный голос показался мне жалким и отвратительным.
– Вилли, сканер не взял его коробку, картинки нет! Но датчики не среагировали – значит, все нормально! – крикнул второй военный, дежуривший у монитора.
Вилли досадливо поморщился и снова повернулся ко мне:
– Что в коробке, крысеныш? Будем вскрывать?
Сейчас мне было плевать посылку – часы показывали "23:58".
Он поднял коробку и поставил на стол, вынул нож из ножен, закрепленных на ноге. Плевать на коробку. Я встал на ноги и уже собирался пойти по направлению к рамке, как раздался голос Фрэя с той стороны:
– Это ингалятор для моего брата! Его нельзя вскрывать, там все стерильно!!
Если бы не вся эта ситуация, думаю, я бы оценил степень драматизма в его голосе. Но…
"23:59"
– Вилли, пусть валит, нам еще к проверке готовиться! – человек у монитора тоже начинал нервничать. Упырь недовольно причмокнул кровавыми губами, но снял коробку со стола и резким движением пихнул ее ко мне в руки, так что угол врезался в живот. На глазах выступили слезы. Не помня себя от радости, я подхватил свой проклятый груз и помчался ко второй рамке. На бегу споткнулся о ее невысокий порог и влетел на территорию резервации рыбкой, далеко вперед на вытянутых руках выставив ношу.
"00:00"
Над Стиксом прокатился протяжный гудок. Скрипнули механизмы, со стоном поползли железные двери, закрывающие проход, охранники заблокировали вертушки.
Я все еще лежал. Фрэй устало сел рядом со мной. Не знаю, чьи это были эмоции, его или мои, но я впервые за многие годы услышал свой собственный смех. Он вырывался из груди точно с таким же скрежетом, как только что работали механизмы, закрывающие ворота. Фрэй смеялся вместе со мной.
Из-за этого засранца, подрядившего меня на какую-то полукриминальную работу, я сейчас серьезно рисковал. И все же он искренне переживал за меня, за меня, а не за эту проклятую коробку – а в таком случае можно было простить многое.
Проводив забавных сестриц до пропускного пункта, я отправился в корейский переулок. Приготовленная незваными гостьями "паста из топора" разожгла во мне аппетит, и сейчас настойчиво требовала продолжения банкета.
Корейский переулок, можно сказать, тоже был детищем Фрэя. Это он предложил корейской фирме по производству мобильных телефонов, искавшей для своего завода место поближе к рынку сбыта, выкупить за гроши здание в резервации. Дешевая рабочая сила делала себестоимость продукции едва ли не меньше, чем выходило бы в Корее или в Китае. Доставка до потребителя практически не требовалась. Единственной и самой существенной проблемой была безопасность, но ее Фрэй гарантировал. За определенную плату, конечно…
Корейцы согласились. И уже через несколько недель к ужасу военных сквозь пропускной пункт потекли грузовики с оборудованием. Каждый был тщательно досмотрен и не менее тщательно проклят. Завод запустили в считанные месяцы. Резервация получила дополнительные рабочие места и, казалось, вздохнула немного свободнее, отгоняя от себя самый древний и самый страшный кошмар – видение голода.
Рядом с заводом и выросло то поселение, которое все сейчас называют корейским переулком. Здесь обосновались менеджеры и техники, приехавшие, чтобы запустить производство – все, как на подбор, крепкие парни, владевшие какими-нибудь боевыми искусствами, а иногда и не одним. За год, проведенный в резервации, владельцы завода платили столько, сколько им никогда было не заработать в Корее. Этот квартал сильно отличался от остальных: кое-где можно было увидеть надписи на хангыле, купить в мелкой лавке на углу кимчи, соджу, а также еще с десяток неизвестных мне блюд и напитков – потому что за менеджерами и техниками сюда потянулись семьи, а иногда и совершенно посторонний странный народ. Здесь даже была корейская баня, хотя я так и не смог понять ее смысл.
