Сквозь сон я слышу, как Лещинский переговаривается с Лемонье и Краспинским.
Бронислав оказался неисполнительным помощником, хотя и хорошим другом: вместо Ржева, он довел машину до самого Волоколамска. Когда он разбудил меня, огни этой колокольной колыбели уже исчезали сзади. Пока я огляделся, просмотрел приборы и взял в руки управление, вдали стало видно светлое зарево Красной столицы, этого неугомонного гнезда мировой крамолы. Вспомнил, как восемь лет тому назад я быстро утекал из первопрестольной. Зато теперь я в десять раз скорее приближался к ней.
Как часто видел я сверху добрую старую Москву еще учеником московской школы. Вот только ни разу не пришлось летать ночью, тогда у нас об этом не думали. Узнаю ли я ночную Москву? Сумею ли разобраться?
Глаза сами невольно скользят по приборам и пробегают по всему аппарату. Матка Боска, до чего ясно виден весь самолет — крылья, стойки, моторы — все это совершенно отчетливо выделяется на посветлевшем ночном небе. Или нет, не посветлело небо, а посинело. Облако стало реже и в окна лукаво подмигивают мне предательницы звезды.
— Поручик Лещинский, полное внимание! На плане Москвы вы видите в самом центре темный обвод — это Кремль. Внутри обвода крестом отмечено здание — цель нашего полета. Я буду работать своим прицелом — вы проверяйте установку по своему.
— Есть.
— Господин полковник, подход с северо-запада. Ориентир аэро-маяк около самой Ходынки, — раздается голос Лемонье.
— Вы разве бывали в Москве, Лемонье?
— Да, и не так давно…
Но что это, где же Москва? Вместо густого скопления огней только светлое зарево, просвечивающее сквозь густую серую дымку.
Резко сбавляю газ, иду на снижение. Ага, теперь понимаю, в чем дело: — мой козырек весь облеплен мокрым снегом. Сбоку надувает мне мокрый белый порошок на щеку. Через минуту:
— Бронислав, сними очки и возьми на минуту управление, дай мне снять мои.
— Есть.
Ага, вот так-то лучше. Глаза невольно суживаются от холодного задувания, но зато перед ними нет матовой поверхности стекол, облепленных снегом. А проказница-зима все сыпет на нас свою холодную, мокрую пудру.
Слежу за карандашом Лемонье. С поразительной точностью он выводит меня на светящуюся сквозь хлопья снега линейку Петербургского шоссе. Прямо передо мною впереди и немного влево красно-желтым бликом посылает нам свое «М» — глаз аэро-маяка. В такой мгле он кажется каким-то слепым. Да и впрямь он слепой: ведь мы его видим, он нас нет.
Вот вправо от меня яркая кучка светлых фонарей с высоко висящими в воздухе красными точками — то станция радио с предупредительными красными лампами на мачтах.
Ага, нам везет. Вот сквозь неистово крутящийся вихрь снега блеснули два ярких перекрещивающихся бело-голубых меча — соображаю, что это прожектора на аэродроме Ходынки. По-видимому и красные сегодня летают. Вот от аэродрома нам совершенно ясно видно мигание перемежающегося венца зеленых и красных бусинок.
— Краспинский, последите за зелено-красными огнями — это Морзе. Постарайтесь разобрать, какой цвет тире, какой точка и, прочтя сигналы, скажите мне.
Чтобы дать Краспинскому время, делаю круг над аэродромом. Через две минуты его голос звенит в наушниках:
— По-моему, у кого-то из них потух хвостовой огонь. Осторожно. Снеговая туча скоро пройдет. Ветер тот же, — отвечает он мне, подозрительно минуя данное ему мною поручение.
Мой альтиметр показывает 2.500. Это удачно, что в воздухе есть еще и красные самолеты. Даже если наши глушители и не так хороши, при таких условиях это не опасно. Однако, надо внимательно следить за тем, что делается кругом. Ведь мы идем без всяких огней, и от меня одного зависит избежать столкновения с теми, кто кружится над Ходынкой.
Вот снова мигают зелено-красные глазки. На этот раз я читаю сам сигналы красных летчиков: «Ремизов, потушите бортовые огни, держитесь строго на 500 метров. Краузе, осторожно, тысячу метров».
Ага, спасибо, большевички, теперь я знаю, что моя высота может быть даже 1.500 без всякого риска.
Довольно над аэродромом. Идем к Москве. Нервы натягиваются, как струны. Снимаю правую рукавицу и осторожно ощупываю рычажки бомбодержателей.
Вот в моем визире проходит светлое пятно площади перед Александровским вокзалом с его маленькой дугой.
Вот четкой линейкой идет подо мной Тверская-Ямская. Эх, Матка Боска, сколько раз юнкером и молодым офицером я бывал в этих краях. На минуту отрываюсь от приборов и окидываю взглядом весь город. Резким, точно засыпанным огнями, кольцом, видны Садовые. А вон, подальше, концентрически к ним, — кольцо бульваров, его свет еще резче.
Чем дальше к центру, тем гуще и ярче становятся огни. Снова к визиру. Вот в него попадает яркое пятно Театральной и сразу сменяется темным прорывом Красной площади… Вот и Кремль. Рука немного дрожит…
— Лемонье, я сделаю круг и пойду потом вдоль реки.
— Есть.
Подо мной плывет, залитый, огнями, Кремль. Резкой чертой выделяется обвод кремлевской стены. За ее пределами много темней.
Вот ко мне попадает и заметное здание Большого Кремлевского…
На альтиметре 1.500 метров.
— Лемонье, проверьте еще раз все данные. Бронислав, ты последи за прицелом.
— Есть.
— Есть.
Но вот сделан и полный круг. Всего три минуты, а как будто прошли часы. Вот хорошо видная ленточка Москва-реки, с перепоясавшими ее двойными линейками мостов.
Снова Кремль. На первом проходе сброшу три. Остальные — на втором. Так вернее.
Рука перестала дрожать. Глаза впились в трубку прицела.
Большой дворец… Нажим… Второй. Третий… В чем дело? Нет взрывов внизу.
Ужасная мысль: Краспинский…
— Краспинский, скорей, в чем дело?
— Не могу знать, господин полковник, все было в порядке.
— Краспинский, надо осмотреть бомбомбодержатели! Эй, слышите, вы там?
— Это невозможно, полковник. В люк я могу осмотреть только две средних бомбы.
— Хорошо, скорей.
Две бомбы. Две, а как же с остальными? Тысяча дзяблов. Это Краспинский. Этот проклятый Краспинский.
Вот Кремль снова ушел из-под меня. Время терять нельзя…
Последний круг..
Его ненавистный голос:
— С бомбами все хорошо, полковник. Я не понимаю, в чем дело, полковник.
— Краспинский, вы врете! Вы понимаете, чем это для вас пахнет? Краспинский, я знаю все — исправляйте скорее свое дело, или… Слышите вы, дьявол? У вас есть жена, она поплатится за ваш поступок… Слышите, вы!..
— Господин полковник, две бомбы вполне исправны. Две бомбы, да, только две. Ладно, хоть две. Но это очень трудно. Вместо шести, только две. Мало шансов. Проклятый большевик.
