– Ч-чокнутый, – процедил рыжий, кладя поперек перевернутого шлема точно такой автомат.
– Ерунда, – сказал кадыкастый, но руку за пазуху сунул. Белокурая потянула из-за спины его шлем, готовая подать; по сидящим вокруг костра прошло движение. Мотоцикл тарахтел на площади. Все ждали.
И ничего не произошло. Сделав круг, пара вернулась.
– Я ж говорил, – сказал кадыкастый, вынимая руку из-за пазухи.
– Все-о равно, – сказал рыжий.
– Ничего не все равно, – сказали из-за костра девичьим голосом. – Геран прав, а ты, Прыщ, дурак, понял?
Вест не видел за пламенем, кто именно говорит. Белокурая ревниво посмотрела туда. Появился потный парень со шлемом на ремешке.
– Видали? – сказал он торжествующе.
– Видали, – коротко отозвался рыжий.
– А тебе-то что, слабо?
– Гер, – сказала белокурая, кадыкастый отмахнулся.
– И я не чокнутый, – сказал рыжий.
– Готово! Готово!. – пропела толстушка, выгребая палочкой дымящиеся кругляши. Было странно видеть угли на голой брусчатке.
Что они жгут, подумал Вест.
По ту сторону костра тоже выгребали. Все взяли по кругляшу, Пэлу с Вестом толстушка откатила несколько штук. Вест обжегся. Осторожнее, сказала толстушка. Она казалась приветливей других. Пэл молча разломил кругляши и начал есть. Печеный банан, подумал Вест, откусив. Но в форме картофелины и без кожуры.
– Ну так чего? – сказал потный парень, который все еще стоял перед костром. – Трухаешь? – Все посмотрели на кадыкастого.
– Гер! – потребовала белокурая, – сам говорил, а сам… – Тот сплюнул, швырнул недоеденный кусок в огонь, вскочил.
– Не х-ходи, – лениво сказал рыжий. – Раз на раз не приходится.
– Тогда зачем вообще все?! – заорал кадыкастый. – Пойду, – сказал он деловито, – все правильно, я и должен был первым…
– Нику-да ты не пойдешь, – рыжий так же лениво снял автомат с предохранителя. – Ш-шины поды-ырявлю, – пообещал он. – И сидеть тут, я говорил, нечего. Разойтись по-тихому, и все д-дела.
Кадыкастый растерялся. В шлеме, который ему блондиночка так-таки подала, растопырив руки и ноги, он был похож на иссохлое чучело. Подруга его отпрянула, кто-то встал. Рыжий открыл рот, чтобы сказать еще, дернулся да так и повалился. Позади глыбой возвышался Пэл, вертя в ладонях автомат, как ненастоящий.
– Спокойно, мальчики и Девочки, – сказал он. – Играйте во что хотите, но не пуляйте здесь. Мы не любим. Узнали меня? По глазам вижу, что узнали. Ну и не ерепеньтесь… Прыщик ваш очухается через пару минут, у него здоровье крепкое. – И сел, отбросив автомат рыжего. Автомат звякнул невдалеке.
Все зашептались, заоглядывались на них с Пэлом. Не враждебно, скорее уважающе. Рядом с толстушкой теперь сидела бледная до синевы девушка, она обхватывала свои плечи, будто мерзла. Толстушка успокаивала ее: ну все уже, все, – одной рукой гладя по голове. В другой у нее был печеный плод. В бледной девушке Вест узнал ту, что только что ездила на мотоцикле с парнем. Ее трясло. Мотоцикл с кадыкастым и блондиночкой проехал на площадь.
Выстрелы раздались с противоположной стороны. Все попадали, только бледная девушка растерялась, но толстушка повалила ее рядом с собой. Мотор на площади обиженно рявкнул полным газом, заскрежетало железо – и тонко-тонко закричали. Еще очередь – свистнуло над головами – и все стихло. Тогда вскочили парни, они уже были в шлемах, боевые звезды рдели, будто подсвеченные изнутри, кинулись к мотоциклам. Со всей площади, со всех сторон слышались звуки заводимых моторов. Что-то замычал, приходя в себя, рыжий. Смотрите, смотрите, всхлипывала девушка, которая была бледной. На руках она держала голову привалившейся толстушки, из головы била кровь, и заливала черным ей живот и колени. Да, сказал Пэл (он все это время пролежал без движения, закрываясь руками), это на излете. Приличные сморкалки себе добыть не могут. Эй, Прыщ, крикнула подскочившая красивая девица, ты давай с нами, одним нам не уйти! Правильно сказал Пэл. сейчас здесь будет Стража, надо уходить.
* * *
И это ты называешь, скучным?
– А что, очень весело? Что это у тебя?
– Я автомат подобрал того, рыжего. Прыща, кажется. Неспокойно я себя чувствую без оружия.
– Ну-ну. Вот оружие, – Пэл продемонстрировал мощный кулак.
– Вот!.. Слышишь? Базука?
– Базука, базука.
– Детки. Между прочим, не двинь ты рыжего, может, все бы и обошлось.
– Не сегодня, так завтра. Я вообще поражаюсь, откуда у нас прирост населения берется. Только что эти сучки плодят без счета… И почему это – я? Мы. Нас потому и пустили, что вдвоем, а тебя еще и не знает никто.
– Да? Странная какая-то логика… Ну, все равно, Пэл, бери меня в свою команду. Тебе Крейн про меня проболтался?
– Не греши на старика. А в команду… Тебе же подавай, небось, подвиги, перевороты, с ног на голову поставь. А мы тут живем в общем-то тихо.
– Тихо.
– Ну, это редкость, чтоб как сегодня. От Города бы давно ничего не осталось. Что же касаемо команды… Нет у меня никакой своей команды, я, знаешь ли, волк-одиночка. Привык. Да и надежнее.
О многом Весту надо было бы подумать сейчас, но вертелись в голове совсем никчемушные мысли о сущности и природе Усвоения. Да, разновидность гипнопедии, но настолько глубокая, что подсознание выдает уже аналогии и тождества. Вот – “волк-одиночка”. Ведь Пэл сказал совсем не то и совсем не так. а ближайшая аналогия – вот она, пожалуйста… Неисправимый материалист, усмехнулся он. Дремучий и пещерный. Он подкинул и поймал тяжело лязгнувший автомат. Ну материалист, так материалист…
Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой
Утро. (Окончание)
И слишком много другого, подумал Вест. Слишком.
Он переменил позу: затекла нога. Цветные зайчики на полу переползали от полосы, выложенной шашечкой, на полосу, выложенную елочкой, и подбирались к опорной блямбе правой станины. – Вот что солнце на дворе, это нехорошо, подумал Вест. Две ракеты зеленые и две ракеты красные. Красные еще можно будет различить, а зеленые вряд ли, говорил я ему… Хотя, с другой стороны, кому еще палить из ракетницы…
Самое страшное, что все течет сквозь пальцы, как пыль, как песок. Сначала ты ничего не знаешь и просто-напросто нет смысла лезть. Потом ты еще ничего не умеешь, и надо учиться. Потом, узнав и научившись, ты лезешь и лезешь и после многих-многих обманов выясняется, что знание твое всем известно, а умение никому не нужно, а нужно то, чего ты не можешь… Информационное бесправие – вот вам эффективнейший рычаг власти, что там танки. Чтобы что-то знать, я сперва должен сделаться своим. Но если я не хочу быть своим, если все мое существо против ежечасной самолжи, если не противно?
