Не хочу, дорогие соотечественники, чтобы у вас создавалась сусальная картина, но на бытовом уровне жизнь в Империи действительно гораздо свободнее — это чувствуется сразу. Другое дело, что многие свободы не относятся к меньшинствам разного рода — сексуальным, религиозным, национальным, идеологическим, — для которых жизнь в России вроде бы существенно менее свободна, чем у нас. Их не сажают в тюрьму и в действительности не особо дискриминируют по закону (национальные меньшинства вообще не дискриминируют), но они явно не чувствуют себя столь комфортно, как у нас. Русские и не спорят с этим, но отвечают, что у них зато гораздо комфортнее большинству (правильнее говорить не о большинстве, а о мейнстриме, потому что, например, православные и особенно этнические русские еще недавно составляли отнюдь не большинство). «У вас действительно любой негр, которого и негром-то называть запрещено, может публично сказать, что белые свиньи сосут из его братьев соки, — сказал мне один русский, — а у нас нет — и в этом смысле негру у вас, конечно, живется свободнее. Но у вас белый вынужден это терпеть, а у нас нет — так что белому хуже у вас, а разве он в меньшей степени человек и гражданин? Белый у вас не может назвать негра «ниггером», и это правильно — но негр-то может совершенно безнаказанно называть белого «беложопым»! Чем дискриминация большинства лучше дискриминации меньшинства? У нас тоже еще несколько десятилетий назад оскорблять и дискриминировать нельзя было никого, кроме русских и православных, — с нас этого довольно! Теперь у нас закон и обычай ставят большинство и меньшинство на одну доску — а вам это, по сравнению с привычным для вас превознесением меньшинств, кажется их дискриминацией». То есть мы с вами, дорогие соотечественники, считаем что в Империи свободы меньше — а россияне искренне считают, что у них-то как раз все истинно свободны.
Но есть еще один аспект, дорогие соотечественники: известно и из личного опыта каждого, и из социологических исследований, что наиболее важна свобода для тех, кто не отождествляет и не хочет отождествлять себя с социумом и другими людьми. Тем, кто живет по принципу «дайте мне заниматься моими делами, а я не буду лезть в ваши», свобода важнее всего — без нее они не способны реализовать свой жизненный принцип. Не возьмусь утверждать, какова у нас доля людей такого склада, но именно они создали Америку, и Северную и Южную: ими были все пионеры новых земель. И именно их тяга к свободе вызывает наибольшее понимание и симпатию: одно дело — политический или общественный активист, которому свобода нужна для вмешательства в вашу жизнь (если называть вещи своими именами), а другое — человек, не трогающий вас и лишь желающий защитить от вмешательства свою жизнь. Так вот, вы, по-видимому, уже поняли, что для таких в России почти рай: живи как хочешь, занимайся своим делом как хочешь (или не занимайся) и делай все это хоть один, хоть вместе с единомышленниками. Вы можете поселиться вне общины и вообще не иметь над собой местного самоуправления, а можете написать заявление о желании перейти в статус «вне закона» и не платить государству никаких налогов. В чужой монастырь со своим уставом не лезь, гласит старинная русская пословица. Так вот, если вы никуда не лезете в России, вас никто никогда и не тронет (в отличие от нас): там даже дискриминируемые меньшинства никогда не почувствуют этой дискриминации, если не будут лезть в социум со своими представлениями, для него чуждыми.
Русские также совсем иначе, чем мы, воспринимают равенство — другую базовую ценность модерна. Русские не считают, что люди могут быть равными в нашем понимании. Это не относится к равенству перед законом, о чем я уже писал, — там все обстоит достаточно сходно с нами. И не относится к равенству перед Богом — в храме Божьем все братья и сестры, от императора до бомжа, притом не только в теории, но и на практике (и на Суде Божьем, наверное, тоже). Но равенство как универсальная ценность — это нечто большее, ведь люди не проводят основную часть жизни в судах и церквях. Равенство — это общественное представление, в соответствии с которым ни один человек не больше и не меньше любого другого человека, причем не в потенциале, а в актуальности. А как же может быть иначе, удивитесь вы? А иначе — это российское представление о неформальной иерархизированности общества, в соответствии с которым все люди выстроены по ранжиру своего возраста, положения, заслуг и т.п. По тому, в конце концов, насколько его или ее уважают соседи. Как говорил Малюта Скуратов, правая рука царя Ивана Грозного, «одно дело — человек рядовой, иное дело — начальный». Здесь тоже имелся в виду не разный статус перед царевым судом — тот, как известно, не щадил никого, — а просто разное восприятие.
В России совершенно по-разному будут восприняты одни и те же слова, в зависимости от того, кто их сказал; разный вес, в зависимости от человека, может иметь мнение, оценка, требование. Сейчас там совершенно невозможна ситуация, которая имела место еще в 90-х годах прошлого века, когда Борис Проклятый набрал правительство из молодых и ничем себя до того не проявивших людей (которые в результате и наломали дров). Невозможно, чтобы молодой, даже если и модный, журналист пренебрежительно написал бы о крупном, заслуженном человеке. Все это является закономерным проявлением того факта, что Россия совершила довольно значительный регресс от модерна и тем более постмодерна к обществу традиционного типа — совершила, кстати, совершенно осознанно. Как и все элементы традиционного общества, иерархизированность тормозит прогресс в России: предложение молодого и пока не состоявшегося в профессиональном и общественном качестве человека вряд ли будет воспринято, даже если оно разумное, а он сам вряд ли будет приглашен для его осуществления (мои русские собеседники, в общем, соглашались с таким выводом). Пронизанность общественной жизни разнообразными иерархиями есть вещь сугубо неформальная, и в действительности у любого человека есть возможность в них не участвовать. Вы можете написать книгу или музыку, которую все будут покупать, или сделать изобретение, которое будет работать, — вам никто в этом не будет специально мешать, и в принципе вы можете в этом случае начхать на мнение коллег по цеху. Но русские в массе своей считают, что вы этим сами лишите себя значительной части жизненного комфорта, которую не заменит индивидуальный успех, — чувства «вписанности» в некие иерархии, как и вообще в социум. Это не позиция государства, то есть власти, а позиция общества — государство как раз, наоборот, склонно воспринимать людей, мнения и предложения, невзирая на лица, как это имеет место при общенациональных дискуссиях (я писал об этом в главе «Культура»). Но не надо заблуждаться — власть одинаково относится ко всем в первую очередь потому, что в ее представлении отличие любого земца от опричника (в худшую, естественно, сторону) столь велико, что отличия земцев между собой теряются на этом фоне. А сами русские никоим образом не считают людей равными иначе чем перед Богом и законом; единственное равенство, которое они признают и которым крайне дорожат, даже больше, чем мы, — это равенство возможностей.
