К. Димитру - Рецидив жизни

Аня подходит ко мне ближе и тоже долго всматривается в место укола, но только пожимает плечами.

Один из сокамерников машет в нашу сторону рукой, вроде как: забейте, все равно ничего не поймете.

Все здесь наподобие нас — неплохо сохранились, явно с непострадавшим интеллектом. Но языка глухонемых, похоже, никто не знает, да и разговаривать особого желания не испытывает. Во всяком случае, махнувший нам равнодушно отворачивается в ответ на мою попытку заговорить с ним.

Включается музыка.

Сначала я не понимаю, что происходит, не верю своим ушам. Но музыка действительно звучит…

Похоронный марш.

— Ты слышишь? — спрашивает Анна.

Наверное, она тоже думает, что у нее галлюцинация после укола.

— Да, — киваю я.

Похоронный марш доигрывает до конца и умолкает.

Нет, ну ладно мы, мертвые… Но солдатам-то каково слушать эту музыку! И зачем? Это такая шутка? Смешно, да…

К вечеру в нашем загоне становится теснее. Возвращаются с работы еще человек двадцать.

Нас с Анной замечают, поглядывают на нас с любопытством. Сразу заметна разница с предыдущим лагерем, где никому не было никакого дела до стоящего рядом. Но там и не сортировали мертвецов по степени сохранности.

Нас замечают, но никто не делает попыток заговорить или просто подойти поближе. Ну, новенькие и новенькие…

Возможно, в этом лагере содержится мама… Я даже представить себе боюсь нашу встречу…

Когда на темно-сером небе появляются пепельные точки звезд — как-будто бог дунул на свою пепельницу, припорошив все небо, — снова приходит врач с линейкой и еще раз, при свете фонаря, осматривает нас с Анной и измеряет что-то на месте укола.

Утром нас всех выгоняют из загона, как и обитателей других секций; по колючим коридорам ведут на пустырь у выхода из лагеря. Там делят на группы и под конвоем автоматчиков выводят за территорию лагеря.

— Что это? — волнуется Анна.

— Наверное, поведут на работы, — объясняю я. — Кажется, здесь нет автобуса, будем добираться до производства своим ходом.

Я прав. Нас колонной проводят по пустынной дороге, ведущей до небольшой березовой рощи и далее, вокруг нее.

Мы оказываемся на обширном поле. На краю его стоит вагончик, возле которого сложены огромной кучей лопаты, а в нескольких метрах дальше притулился бульдозер. Поле поделено на прямоугольные участки, метров двадцать на двадцать каждый, огороженные колышками с протянутой между ними веревкой. Несколько таких участков уже превращены в глубокие ямы и с них снято ограждение.

Кажется, мы будем рыть котлованы под фундамент. Наверное, здесь будут строить постоянный лагерь для рецидивистов, обитающих пока во временном.

Ну что ж, по крайней мере работа безопасная — здесь тебе случайно не отпилит ни руку, ни голову.

Толпу мертвецов снова делят на небольшие группы, человек по пятнадцать, уже не обращая внимания на сохранность тела, а, кажется, наоборот — стараясь как следует перемешать хорошо сохранившихся с настоящими киношными умертвиями на вид, и каждую группу отводят к своему участку, после чего пара сонных мужиков в фуфайках, выбравшиеся из вагончика, приносят каждой группе лопаты и ломы.

Солдаты из нашего сопровождения становятся в оцепление по периметру поля…

Земля подается плохо — она еще промерзшая, оттаял только верхний слой, который под нашими ногами быстро превращается в кашу из серого снега и грязи; в этой каше увязают ноги. Мне, как и еще двоим из нашей группы, достается лом. С этими ломами мы постоянно переходим от одного копающего к другому, чтобы хоть немного раздолбить и взрыхлить землю. На обуви быстро налипают кучи грязи, которые мы волочим за собой, как когда-то каторжники таскали колодки. Я стараюсь почаще появляться возле Анны и особенно старательно долблю мерзлую землю на ее участке…

Я уже несколько раз подходил к этому мертвецу, но только сейчас, остановившись, чтобы расслабить руки, смотрю ему в лицо.

Он закончил жизнь в петле — на его шее виден рубец, след, знакомый мне по предыдущему лагерю, где я видел такой же у нескольких рецидивистов. А вот хромота исчезла — теперь он передвигается на своих двоих довольно уверенно, не хуже меня, во всяком случае. Да, смерть — хорошее средство от всех прижизненных болезней!

Заметив, что я остановился рядом и смотрю на него, мертвец поворачивается ко мне.

Ну, здравствуй!

Мой убийца замирает на некоторое время, всматриваясь в меня. Он явно не злоупотреблял при жизни иммунормом поэтому лицо его одутловато и перекошено, волосы местами повылезли, придав голове неопрятно-лишайный вид, под носом насохли коросты от вытекающей из ноздрей жидкости, нос приплюснут и вдавлен, как у боксера. Конечно, в его состоянии пошевелить полусгнившими мозгами — задача нетривиальная. Но через какое-то время ему удается вспомнить и связать в одну логическую нить мой образ и свое прошлое. Тогда рот его расползается то ли в гнусной улыбке, то ли в зверином оскале и он, отбросив лопату, делает шаг ко мне.

Ну что, приятель, вот уж встреча так встреча, да?! А ты, видать, не вынес своего душегубства, да? Слишком много на себя взял? Или просто ты до такой степени любил Дашку, что не смог жить без нее?

Что смотришь, мусор? Наверное, хочешь убить меня еще раз? Только на этот раз, гниль, шансов у тебя нет, на этот раз шансы — на моей стороне. Надо было не слушать Дашку и глотать при жизни побольше иммунорма, а не лимон с чесноком, которыми пичкала тебя она!

Вот что ты, падаль, сделал, а? За каким хреном ты тогда схватился за нож?! Ну поговорили бы, набили бы друг другу морды и разошлись, как в море корабли. И жил бы ты дальше со своей Дашкой, которая остаток жизни заглаживала бы свою вину перед тобой такими смачными минетами, о которых ты и не мечтал сроду, урод! Ты-то ведь и знать не знал и ведать не ведал, на что была способна твоя жена в постели!

Он делает еще один шаг, не сводя взгляда с моего лица.

Я поднимаю руки и скрещиваю запястья на голове, растопырив пальцы, изображая ветвистые рога.

Тогда он медленно, на негнущихся ногах, вытянув руки, шагает ко мне — ну настоящий киношный зомби.

Я поднимаю лом и бью его в грудь. Лом неожиданно легко входит в это подгнившее мясо, погружаясь в него на глубину ладони, наверное.

Мент останавливается, наткнувшись, вдруг, на препятствие, наваливается всей массой в желании дотянуться до меня. Я вижу, как медленно, буквально по миллиметру, погружается в его тело лом, а труп насаживается на него, так, кажется, и не поняв, что произошло и почему он вдруг не может свободно приблизиться ко мне.