Чед Оливер - Неземные соседи

Он замолчал и обычным голосом спросил:

— Конечно, у вас в долине Сюзанф тоже умирает много народа?

Наступило тяжелое молчание.

— Ох, уж эти смертельные болезни, не поддающиеся лечению, — продолжал профессор, — а затем несчастные случаи! Неосторожные люди уходят в горы, а потом их находят у подножия карниза с разбитыми черепами.

Бледный, с выступившим на лбу потом, Жан смотрел на него во все глаза. Как будто не слыша последних слов, вмешался его спутник:

— Самый несчастный — это я! Я художник, и у меня нет больше ни красок, ни кистей. А между тем, я никогда не чувствовал природу так, как теперь… среди этого горя, тревоги, при той любви к единственной роскоши, которая у нас осталась…

Он взял Жана под руку и стал его водить взад и вперед.

— Единственная роскошь… Когда я думаю о Фра-Анжелико, о Ван Дэйке, о Рембрандте…

Жан его больше не слушал. Стеклянная дверь в конце галереи осветилась и приоткрылась чьей-то невидимой рукой.

— Видите ли, оставшиеся в живых…

Они были совсем близко от стеклянной двери. В смежной, ярко освещенной гостиной, знакомые Лаворелю лица склонились над круглым столом: Рабюто писал, Латронкьэр, подняв свои широкие плечи, диктовал, по-видимому, цифры. Аткинс и немец справлялись с записной книжкой. А позади стоял неподвижно сэр Роберт Кройдон со своим тонким, загадочным лицом.

— Они каждый вечер записывают все, что было израсходовано в течение дня, — шепнул художник.

Перед освещенным отверстием, выходившим на эспланаду, обрисовалась тень.

Ловкие пальцы японца проверяли связку ключей. Вдруг они скрючились над ней с лихорадочной поспешностью, и связка исчезла. Перестав диктовать, Латронкьэр что-то сказал. Все переглянулись. С лица немца исчезло добродушное выражение. Американец скривил рот. Латронкьэр поднял свое властное жестокое лицо, Рабюто отвел глаза в сторону… Жан подумал о том, как они вдруг все стали похожи друг на друга.

Художник увлекал его в противоположную сторону от стеклянной двери. Жана охватило безграничное уныние.

— Что же осталось от человеческой души? — подумал он.

С шумом распахнулась дверь. Вбежала задыхающаяся женщина.

— Доктор? Где доктор?

— Это я… — сказал Лаворель.

— О сударь, идите скорей!

— Еще один, — прошептал художник. — Не ходите, — добавил он тихо, оглядываясь. — Это, вероятно, бесполезно!

Он пытался его удержать. Но Жан вырвался, и художник покорно последовал за ним.

Узкая кровать. Тело бесчувственной молодой девушки. Бледные щеки, глаза, наполовину вышедшие из орбит… Нервный пульс грозил каждую минуту прекращением своей напрасной работы.

Лаворель взглядом отыскал мать и стал тихо расспрашивать.

— Да! Сегодня утром… Через час после завтрака… Сразу… Она была совсем здорова!

— Всегда в один и тот же час, — как бы невольно прошептал художник.

— Тошнота? Сильные боли? Головные боли?

— Да… Да… Страшные боли… Крики… О, доктор, постарайтесь ее спасти.

— Что она ела? — спросил Лаворель. — Не могла ли она случайно отравиться?

Его слова раздались среди мертвого молчания. Через полуоткрытую дверь Жан увидел внимательные, грустные лица. Кто-то около него шепнул:

— Берегитесь!

— Мне здесь нечего делать, — тихо сказал Лаворель. — Через час или два она перестанет дышать…

Машинально он наклонился к матери, желая ее приободрить.

Распростертая перед кроватью, она его не слышала. Жан почувствовал, как его взяли за руку и силой втащили в коридор.

— Уходите сегодня же ночью! — шепнул ему на ухо художник.

— Вы произнесли слово, которое не следовало говорить…

— Что это значит? — поразился Жан, охваченный возрастающим ужасом. — Если у вас есть подозрение, надо уличать, защищаться…

— Молчите! Здесь у стен есть уши! Обличать?! Кого? Никто ничего не знает…

— Разве Здесь нет честных людей? — повторил с отчаянием Лаворель. — Вы, англичанин, профессор, священник!

Его собеседник пожал плечами.

— Профессор ничто не видит… Он работает. Священник читает заупокойные молитвы и — молчит… Вот ваша комната… Ваши друзья нас ожидают… Верьте мне — уходите!

Он пожал Жану руку, открыл дверь, втолкнул его в комнату и бесшумно удалился.

Мебель из мореного дуба, светлый кретон, Эльвинбьорг, стоящий спиной к окну, говор остальных друзей… Лаворелю казалось, что их знакомые лица отражались сегодня на фоне какого-то чудовищного ужаса… Он бросился к Эльвинбьоргу, чувствуя необходимость высказать страшное подозрение. Эльвинбьорг остановил его жестом. Жан никогда не видел его таким бледным. Он понял, что Эльвинбьорг знает все, и замолчал.

Игнац обходил комнату, повторяя в опьянении:

— Кровати! Мягкие кровати! Как бы я хотел такую кровать для Ивонны!

Макс безостановочно рубил слова, преследуемый неотвязным кошмаром: суровые озлобленные лица людей, скученных в хижинах, короткая расправа с пастухом, пойманным в погребе. Выстрел из револьвера… в упор!.. У неге было пятеро детей. Жена его душераздирающе вопила среди возмущенной толпы. Кругом — ненависть, которая поднималась к отелю, и которую на почтительном расстоянии сдерживало наведенное оружие…

— Мы уходим, — сказал вдруг Эльвинбьорг.

— Как?.. Этой ночью? — воскликнул Игнац, развязывая обувь.

— Этой ночью!..

Эльвинбьорг прервал себя на полуслове.

— Слушайте, — сказал он тихо.

Из вестибюля доносился неясный шум. И вдруг страшный крик, подхваченный множеством испуганных голосов, потряс весь отель.

— Пожар!.. Горим!..

Молодые люди бросились к дверям.

— Мешки!.. — сказал Эльвинбьорг.

— Веревку! — крикнул Жоррис.

Они бросились на лестницу. Эльвинбьорг последовал за ними. Мужчины и женщины бегали туда и сюда по наполненному дымом вестибюлю. Одни взбирались в верхние этажи, другие — бешеной толпой ломились во входную дверь. Среди общего смятения раздавались отдельные возгласы, чьи-то имена, завывания…

— Горят погреба! — кричал управляющий.

Из дыма вынырнуло грубое лицо Латронкьэра, который с револьвером в руке пытался наладить охрану провианта. Макс увидел Жана, который бежал, неся на руках бескровную молодую девушку. Он кричал:

— Спускайтесь все вниз! Спасайтесь!

Едкий дым уже наполнял лестницу. Двери распахнулись, ворвался неожиданный поток воздуха. Пламя сразу вспыхнуло, разрослось, охватило этажи. Лестница уже пылала.

Поднятые кулаки, падающие тела, отчаянная борьба перед дверью, потом — морозная ласка свежего воздуха. Неожиданно для себя, Лаворель оказался снаружи со своей ношей. В нескольких шагах от себя он увидел Жорриса и среди кричавших голосов узнал растерянный голос Игнаца и Макса, которые его звали. Он попытался пробиться к ним сквозь толпу.