Бешеный рев прервал его — говорить дальше было немыслимо. Побелев как полотно, великий патриот тщетно пытался продолжать свою речь. Но даже его незыблемый дотоле авторитет не мог утихомирить темную толпу, бушевавшую у его ног. Он сказал еще что-то, но никто не услышал его. Тогда он скорбно спустился со своей мансарды на улицу и смешался с толпой, неистовствовавшей у подножия домов. Он отыскал генерала Тэрнбулла, с какой-то странной нежностью положил ему руку на плечо и торжественно промолвил:
— Старик, завтра нам с вами предстоит испытать нечто новое, нечто девственно-новое, как весенние цветы. Завтра мы будем разбиты. Мы с вами побывали в трех сражениях и ни разу не испытали этого странного наслаждения. К сожалению, мы едва ли сможем поделиться впечатлениями, потому что, по всей вероятности, оба умрем.
Тэрнбулл удивленно посмотрел на него.
— Я не так уж боюсь смерти, — сказал он, — но почему вы думаете, что мы будем разбиты?
— Ответ очень прост, — спокойно ответил Вэйн. — Потому что мы_должны_быть разбиты. Нам приходилось бывать в самых ужасных передрягах. Но я всегда был уверен, что звезды на нашей стороне и что мы_должны_благополучно выбраться. А теперь я знаю, что рок не судил нам выбраться. И это-то лишает меня всего того, что дарует мне победу.
Вэйн резко оборвал свою речь, ибо он увидел, что кто-то третий прислушивается к их разговору — невысокий человечек с круглыми глазами.
— Вы действительно уверены, дорогой мой Вэйн, что завтра вы будете разбиты? — спросил король.
— В этом не может быть сомнения, — ответил Адам Вэйн. — И я только что сказал, почему. Другой причины нет и быть не может. Но в виде уступки вашему материализму я готов прибавить, что на их стороне сто городов, что у них сто организованных армий против нашей одной. Однако само по себе это обстоятельство не играло бы никакой роли…
Глаза Квина все больше округлялись.
— Итак, вы действительно уверены, что будете разбиты? — говорил он со странной настойчивостью.
— Боюсь, что так оно и будет, — мрачно заметил Тэрнбулл.
— В таком случае, — воскликнул король, простирая к ним руки, — в таком случае дайте мне алебарду. О, дайте мне алебарду кто-нибудь! Да будет весь мир свидетелем, что я, Оберон, английский король, отрекаюсь от престола и молю правителя Ноттинг-Хилла позволить мне вступить в ряды его армии. Дайте мне алебарду!
Он вырвал из рук проходящего гвардейца алебарду и с торжественным видом зашагал в хвосте колонны нот-тингхиллских солдат, с пением маршировавшей по улице. В свержении статуи генерала Вилсона, имевшем место в ту же ночь, он, однако, не принял участия.
Небо было покрыто тучами в тот день, когда Вэйн со своей армией пошел умирать в Кенсингтон-Гарденс. Оно снова покрылось тучами в час, когда его полки были проглочены неисчислимыми войсками нового мира. Только на краткое сверхъестественное мгновение проглянуло солнце. Это было в тот миг, когда правитель Ноттинг-Хилла со спокойствием зрителя устремил взгляд на вражеские полчища, покрывавшие зеленую равнину у его ног. Огромные зеленые, синие и золотые квадраты и прямоугольники лежали вкруг парка, словно Евклидовы теоремы на пышной парче. Солнце улыбнулось — что-то болезненное и как бы влажное было в этой улыбке— и скрылось. Вэйн говорил с королем о военных операциях каким-то странным тоном, холодным и дремотным. Свершалось его ночное пророчество: лишившись уверенности в своей правоте, он лишился всего. Он был обломком старины, беспомощно барахтавшимся в океане нового мира — мира компромиссов и соревнования, мира восстающих друг на друга империй, мира относительной правды и относительной неправды. Но когда он посмотрел на короля, сосредоточенно маршировавшего вслед за остальными в черном своем цилиндре и с алебардой на плече, его лицо слегка прояснилось.
— Ну что ж, ваше величество, — сказал он, — сегодня вы должны гордиться. Кто бы ни победил, победителями будут ваши дети. Другие монархи создавали законы, вы же создали жизнь. Другие монархи правили нациями, вы же создали нации. Другие создавали царства, вы же родили их. Посмотри на своих детей, отец! — И он простер руку по направлению к неприятелю.
Оберон не поднимал глаз.
— Посмотрите, как они прекрасны! — воскликнул Вэйн. — Как они прекрасны — новые города на той стороне реки! Смотрите, вон идет Бэттерси — знамя Пса веет над ним. А Путней! — Вы видите всадника на белом вепре на стяге Путнея? Как он сияет в лучах солнца! Это грядет новое поколение, ваше величество! Ноттинг-Хилл не просто империя. Ноттинг-Хилл, как Афины, — колыбель новой жизни, колыбель нового modus‘a vivendi, который вернет миру его юность. Ноттинг-Хилл — Назарет. Помню, в былые, трудные дни, когда я был молод, ученые тупицы писали книги о том, как весь мир станет одним государством, а с Луной будет установлено трамвайное сообщение. Еще ребенком говорил я себе: «Гораздо вероятней, что мы вернемся к крестовым походам или будем поклоняться городским богам». Так и вышло! И я счастлив, хоть это и последний мой бой!
Не успел он договорить, как слева раздался стальной лязг и грохот оружия.
— Вилсон! — каким-то радостным голосом воскликнул он, поворачивая голову. — Рыжий Вилсон ударил на нас с левого фланга! Никто не может устоять против него — он презирает смерть! Он такой же храбрый воин, как Тэрнбулл, только он менее терпелив — в нем нет истинного величия! Ха! И Баркер двинулся. Как он шагнул вперед! Как красиво он выглядит! И дело не только в перьях! Он обрел душу — раз в жизни обрел душу! Ха!
Снова раздался лязг оружия, на этот раз справа — то Баркер сошелся с ноттингхиллцами.
— Вот и Тэрнбулл! — воскликнул Вэйн. — Смотрите, он отбросил их! Баркер поддается! Тэрнбулл наступает — победа! Но наше левое крыло разбито! Вилсон смял Боулса и Мида — они пятятся! Гвардия Правителя, вперед!
И центр ноттингхиллской армии двинулся в бой — туда, где пылали кудри, лицо и меч Адама Вэйна.
Король ринулся вперед,
В следующее же мгновенье по всему отряду пробежала дрожь — он соприкоснулся с неприятелем. И Оберон увидел справа, сквозь лес ноттингхиллских алебард, Лилового Орла правителя Бэка.
На левом фланге рыжий Вилсон продолжал наседать на уже поколебленные ряды ноттингхиллцев. Его маленькая зеленая фигурка, пламенно-рыжие усы и лавровый венок выделялись даже в этой сумасшедшей свалке. Боулс ударил его мечом по голове; венок осыпался, и кровь выступила на лбу Вилсона. Заревев, словно бык, он ринулся на аптекаря и после недолгой схватки пронзил его мечом. С криком «Ноттинг-Хилл!» Боулс пал на землю. Трепет пробежал по рядам красных алебардщиков— еще один натиск бейзуотерцев, и они обратились в бегство.
