— Дын-Рытркын, — выпалил первый.
— Бздын-Рытркын, — почти одновременно с первым выкрикнул второй.
Гын-Рытркын растерялся:
— А я тогда кто?
Желторот и Торчком вернулись только под вечер, усталые и довольные. Тып-Ойжон уговорил воина перенести расправу на потом, и путешественники начали пытать Раздолбаев насчет обычаев местных сикарасек.
Выяснилось, что пещерное поселение, в которое так бесцеремонно приволокли погостить экспедицию, располагалось у подножия гор, местные сикараськи именуют себя циритэли, и помимо охоты и собирательства строят из подручного материала — в данном случае камня — огромные сооружения, памятники. Видимо, с памятью у них тут неважно.
Но самым интересным оказалось не это.
— Ну что тут непонятного? — кипятился Желторот. — Вот этих, которые с буферами, — он изобразил перед собой большие полушария, — называют бабы. А все остальные — это их мужики.
— А почему у этих мужиков хвост спереди растет? — поинтересовался Тым-Тыгдым.
— Это не хвост, а уд, — вмешался Торчок. — Все мужики им очень гордятся.
— Как-как он называется? — не понял мудрец.
— Ой, как они его только не называют, — отмахнулся Желторот. — Я сам слышал, как один с этой штукой разговаривал. И другом звал, и горбатым почему-то. А бабы — просто хозяйством.
Мудрец задумался. Все остальные ждали продолжения рассказа:
— Дальше, дальше, бичи, — подталкивал приятелей Старое Копыто.
— А все, — переглянулись в недоумении Раздолбаи.
Тут уж все, от Гуй-Помойса до Ботвы, возмутились: как можно весь день провести в гуще событий и ничего не узнать? А кто та, с позволения сказать, баба, которая руководила извлечением экспедиции из ямы? За что валтузили друг друга мужики на круглой вытоптанной площадке перед одной из пещер? Что за стоны раздаются время от времени за каменной стеной? И как называются маленькие сикараськи, у которых и не разобрать — то ли есть уд, то ли его нет?..
И не пробегала ли здесь искомая макитра на ресничках?
Желторот с Торчком ответили, что и так слишком много узнали, и кроме того борзянка здесь настолько забористая, что вообще удивительно, как они хоть что-то запомнили.
На самом же деле плененные и связанные Раздолбаи в ожидании своей участи нажрались какой-то травы и действительно заторчали. Те безумно важные сведения, смысла которых они до конца и не поняли, Торчок с Желторотом почерпнули из сцены с участием бабы и мужика, разыгравшейся на глазах у пленников:
— Что, совсем хозяйство свое распустил? — пеняла баба.
— Ну, дак ведь уду не прикажешь, — мужик старательно отводил глаза от собеседницы.
— Что, буферами тебя поманила, да? Ну и как, с ней лучше, чем со мной?
— Ну, люсь, ну я же мужик.
— А я баба, и что теперь? Ух, как бы дала!.. — баба замахнулась, будто собирается ударить по уду, и мужик собрался в комочек, перепугавшись.
Когда раздосадованная собеседница ушла прочь, мужик обратился к уду:
— Ну, как ты, друг? Эх, горбатый, опять ты меня подвел!
Разговор меж двумя сикараськами оказался настолько прост и понятен, что все физиологические различия между мужиками и бабами разъяснились как-то сами собой.
Тым-Тыгдым не выдержал и сплюнул:
— Как это все антинаучно!
Но на следующий день все оказалось еще лохмаче.
Едва первые лучи светила проникли в пещеру, снаружи донеслись ужасающие звуки. Путешественники в панике выскочили под открытое небо, и тут оказалось, что все местное население столпилось у круглой площадки, ранее замеченной Ыц-Тойболом. Стремный рев издавал надутый кожаный мешок, жестоко выкручиваемый каким-то мужиком.
— Эй, бичи, мы спать хотим, нельзя ли потише? — прикрикнул на толпу Желторот.
Рев прервался, и в наступившей тишине даже Торчок понял, что иногда лучше жевать, чем говорить.
Толпа сикарасек расступилась, и перед экспедицией предстала баба… нет, даже не баба, а целая бабища, которая приказала вчера освободить пленников. Гуй-Помойс, сам весьма крупный, завертел головой, ища пути отступления.
Ноги бабищи, окажись она в городе, кто-нибудь, неискушенный в архитектуре, вполне мог принять за несущие колонны "Держателей Неба", чресла прикрывал лоскут кожи с бахромой. Возможно, лоскут и держался на какой-то веревочке, но в складках необъятного живота не потерялся бы разве Гуй-Помойс. Тем не менее, на этом скрытом пояске висели еще и косички, вплетенные в металлические кольца разной толщины и диаметра.
Над животом колыхалось то, что Желторот назвал буферами, но непонятное грубое слово не могло отразить всего величия и размера непонятных органов бабы. Взгляд рано или поздно задерживался именно на них.
В левой руке ходил ходуном бубен, в правой — резной посох, увенчанный головой рогатой сикараськи. Несмотря на то, что руки тоже не отличались миниатюрностью, в них (как, впрочем, и во всей фигуре бабищи) ощущалась грация и нежность. В целом бабища кого-то очень сильно напоминала, но кого — путешественники понять не могли.
В больших остроконечных ушах звенели в унисон с ручными браслетами серьги, в гриве сверкал гребень, губы, занимающие чуть ли не половину физиономии, не скрывали улыбки, глаза слегка навыкате возбужденно сияли.
Неудивительно, что вчера бабища повергла в эстетический шок всю экспедицию, путешественники и сейчас застыли, будто загипнотизированные.
Мужик, давивший кожаный мешок, возопил:
— Великая Матерь!
Ему ответил нестройный, но тоже громкий хор:
— О, ммать!
— Мать твою, — прошептали ходоки, Раздолбаи, клячи и воин с мудрецом.
Великая Матерь расхохоталась, да так звонко и радостно, что внутри все сладко сжалось и оборвалось. Посох Великой Матери уткнулся в панцирь Гуй-Помойса:
— Ты мне нравишься.
Потом кончик посоха замер перед клювом мудреца:
— И ты…
И оказалось, что все ей нравятся.
Ну, кроме кляч и Раздолбаев.
Диболомы не стали скрывать от Лой-Быканаха, что вины эксцентрика в разрушении половины города нет.
— Произошел необъяснимый катаклизм, — двигал речь Скип. — Блямбе…
