Мужчины громко переговаривались между собой на разные темы. Было видно, что возвращение бородача расшевелило компанию. Даже дети стали просыпаться. Красивая девушка, которая спала с ними, вместе с другими женщинами подавала теперь еду и выпивку. Все звали её Оцуки.[4] Были ещё три девушки, примерно её одногодки, все очень хорошенькие. Но ни одна не могла сравниться с Оцуки.
Краснолицый, похоже, отличался особым пристрастием к выпивке, часто вставал и подливал мне. По закону вежливости я наполнял его чашку, он её выпивал и снова протягивал мне.
— Что же вы не пьёте? Не нравится?
— Ну что вы! Напиток просто замечательный.
— Вот именно! Местная марка. Называется «Утренняя обезьяна».
Прошёл час, другой. Голоса вокруг звучали всё громче. Я выпил уже три бутылочки «Утренней обезьяны» и порядочно захмелел.
— Ну, давай ещё! — предложил краснолицый, подходя, чтобы в очередной раз наполнить мою чашку.
— Извините, меня что-то развезло, — сказал я, — Если мне ещё, я под стол свалюсь. И дальше уже никуда не поеду. Можно стакан воды?
Краснолицый обернулся.
— Эй, принесите гостю чего-нибудь холодненького!
— Сейчас!
Пробегавшая мимо Оцуки спрыгнула на земляной пол и, перескочив через рельсы фуникулёра, бросилась на кухню. Достала из большого холодильника бутылку кока-колы и принесла мне.
— Ты уедешь отсюда, когда выйдешь замуж? — спросил я, сделав глоток.
Оцуки смотрела на меня без малейшего смущения, с каким-то безразличием.
— Наверное. Хотя здесь большинство девушек выходят за парней из Кабаньего или Оленьего Леса. Иногда парни из других деревень сюда переселяются, а бывает, здесь, в Медвежьем Лесу, друг на друге женятся.
Её позвали, она отошла от меня, чтобы налить кому-то спиртного. Все другие женщины были в короткополых кимоно, и лишь Оцуки в джинсах и свитере.
Ночь тянулась медленно, работы у женщин стало меньше, и они начали по очереди уединяться с детьми в углу помоста, чтобы вздремнуть. Две девушки заснули, выглянув ноги в мою сторону. Всякий раз, как они ворочались во сне, моему взору открывались молочной белизны ляжки. Я не знал, куда спрятать глаза.
Мужчины принялись в такт бить в ладоши.
— Ну? Кто петь будет? — обратился с призывом сияющий староста.
— А танцевать? — подхватил бородач.
— Я! Я буду! — Краснолицый встал и вышел на середину.
Все покатились со смеху. Видно, он был здесь очень популярной личностью.
Краснолицый окинул меня взглядом и громко провозгласил:
— Сегодня для нашего гостя — песня Медвежьего Леса!
Последовал взрыв эмоций. Оцуки и другие женщины опустились на деревянный настил и, прижав к животу подносы, смеялись во весь голос. «Смешная песня, наверное», — подумал я и начал хлопать в ладоши вместе со всеми.
Краснолицый пустился в необычный, затейливый танец. И запел чистым, проникновенным голосом:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Ноккэ Ноттарака,
Хоккэ Хоттарака,
Токкэ То-то-то-то-то!
— и мужчины, и женщины — корчились на полу от смеха. Даже спавшие в углу девушки и дети проснулись.
Краснолицый вернулся на своё место под бурные аплодисменты. Все опять захлопали в ладоши.
— Кто следующий?
— Ещё давайте!
Похоже, они хотели продолжать песню Медвежьего Леса.
На середину вышел бородач.
— Ну, теперь моя очередь!
Одного этого оказалось достаточно, чтобы вызвать новую волну хохота.
Бородач стал танцевать немного в иной манере, чем краснолицый. Низким сильным голосом он затянул:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Ёккэ Ёггарака,
Оккэ Отгарака,
Коккэ Ко-ко-ко-ко-ко!
Это было так смешно, что я тоже схватился за живот. Мужчины и даже женщины согнулись пополам от хохота, по щекам текли слёзы. Дети катались по полу, дрыгая ногами в воздухе. Песня звучала фальшиво и крайне несуразно, и танец был ей под стать — абсурдный до предела, будто из другого мира. Фигура исполнителя значения не имела — выступление каждого сопровождалось приступами безудержного веселья.
Звучало «Нандзёрэ Куманоки!», и танцор дугой выгибался вправо, изображая высокую гору. С «Кандзёрэ Сисиноки!» такая же гора возникала с левой стороны. Потом следовал прыжок вправо, и танцор, принимая позу, застывал на месте. Ещё один прыжок, влево — и та же самая поза. В заключение танцор поднимал одну ногу, корчил самую смешную гримасу и начинал скакать как курица.
— Следующий! Кто следующий?
Наконец смех утих, и люди снова стали бить в ладоши. Наступало что-то вроде всеобщего помешательства. Я чувствовал, что меня тоже затягивает в этот водоворот, и бил в ладоши изо всех сил.
На «сцене» появился лёгонький добродушный старичок. Внешностью он походил на старосту деревни, хотя вид у него был не такой осанистый.
Последовал новый всплеск веселья. Женщины и дети, хлопая в такт, радостно визжали. Видно, дедушка пользовался у них особой популярностью. Выставляя напоказ смахивающие на засохшее дерево руки и ноги, он танцевал очень ловко, хрипло распевая:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Соккэ Соттарака,
Моккэ Моттарака,
Доккэ До-до-до-до-до!
Некоторые зрители, обхватив грудь руками, задыхались от хохота. У других сделались судороги, третьи попадали на пол. Шум стоял такой, что большой дом, казалось, сейчас развалится. У меня из глаз катились слёзы, от накатывавшего волнами смеха немела голова.
Рукоплескания возобновились.
— Кто следующий?! Кто следующий?!
— Так дело пойдёт — мы тут всё в пух и прах разнесём!
— По очереди, по очереди!
Машинист прошёлся из своего угла в центр помоста. Один его вид был настолько комичен, что женщины буквально зашлись в истерике. Настоящий шут! Меня уже трясло, и где-то в дальнем уголке сознания смутно мелькнула мысль: если этот комик будет танцевать, как и другие, я могу просто-напросто умереть, а не умру — так свихнусь от смеха.
Машинист начал свой танец, голося на безумно-пронзительной ноте:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Куккэ Куттарака,
Дзоккэ Дзоттарака
Поккэ По-по-по-по-по!
Я повалился на пол, давясь от смеха. Некоторые женщины, не в силах больше выносить это зрелище, спрыгнули с платформы на земляной пол, бросились к плите и, согнувшись в три погибели, пытались перевести дух.
Дальше настал черёд паренька, сидевшего рядом с машинистом. Подбадриваемый непрекращающимися аплодисментами, он робко потопал в центр круга. Шло к тому, что петь и танцевать друг за другом придётся всем. Я хлопал в такт вместе со всеми и думал, нужно ли и мне участвовать в этом представлении. Если да, то следующей была моя очередь.
