– Это вы побирушкам, надо полагать, старье выкинули? Государство не побирается! Оно экспроприирует собственность, обманом нажитую на народном невежестве. То есть – забирает свое. Ясно, гражданин поп, выражаюсь?
Он шагнул в ризницу, где громоздились подлежащие конфискации ценности и дал знак:
– Выносить!
А вскоре вернулись комиссары за собранным верующими серебром. Не побрезговали. Теперь они и вовсе не церемонились, изрекая с боевитым запалом:
– Храм не нужен строителям светлого справедливого будущего и должен освободить место! – такие вот разговоры теперь велись. Да мало ли что вопят в немощи своей душевной нехристи? Пугают.
"Не посягнут они на главный Храм России. Не возьмут грех на душу, устрашатся. – Уговаривал себя отец Георгий, сгорбившись над сатанинскими бумагами. – Не допустит Всевышний гнусного поругания!" – произнес он в темноту грозным голосом. Но не вышел клич. Просипело больное горло петухом, зашмыгал вспухший на холоде нос, скатилась в бороденку горючая слеза.
Торчащие из обрезанных рукавиц пальцы озябли, не гнулись, расплывались слова в декретах. Завывал за окном ветер, чадила оплывшая свеча и чем слабее становилось ее пламя, тем смелее входили в коморку и хозяйничали в ней опасные зарницы и тени. Стало казаться отцу Георгию, что нет уже Храма, что еле держат низкие своды скорбные обломки и скоро погребут его здесь те, кто хозяйничают и шумят в мартовской ночи на том берегу реки.
А шумела, полыхала кострами и прожекторами у самой Москва реки огромная, суетливая стройка. Два года рычали и рыли землю сильные машины. Вначале разгромили и смяли в кроху слободу Верхние Садовники, после стали копать в глубь, засыпая землей кладбище при церкви Николая Чудотворца у Берсеневской решетки. Крестился отец Георгий, сухо покашливал и упрямо думал. Но чем больше думал, тем меньше понимал. Лучше бы и вовсе не видеть творящегося окрест, не знать ненужного, полагаясь на скрепленное верой чувство. Чувство же говорило: кощунствуют, святотатствуют суетящиеся на том берегу люди, за что законную кару примут. А разум ехидно оспаривал: отрекаются бедолаги от ветхого нищенского прошлого, строят новую, лучшую жизнь. Дом себе хороший ставят, ведь не может быть свободен и силен духом тот, кто обретается в лишениях и унизительных бедствиях. Так объяснил отцу Георгию стройку его странный ночной гость.
Впервые гость забрел на огонек, когда в котловане забивали сваи. Грохот и жар от костров стоял адский. Сильное смятение охватило отца Георгия, не сиделось ему в кладовой. То со свечой в руке обходил приделы Храма, молился, то наружу выбегал и стоял там под дождем, закинув клинышек бороды. Смотрел в непроглядное небо на плывший в вышине купол Храма, на кровавые отсветы, заливавшие позолоту.
Его окликнули тихо, хрипло:
– Погреться пустишь, мил человек?
Засомневался сторож, но пришельца впустил.
– Что ж ты не испугался, что я тебе по горлу ножичком чиркну и грабить ризницу пущусь? – спросил гость после, потягивая кипяток из толстостенной глиняной кружки. Потягивал с удовольствием, а заодно и руки грел – узкие жилистые кисти – цепкие, бледные, не пролетарские.
– Ризница пуста. А я давно уже Богу доверился. Ежели он меня на такое дело поставил, стало быть, и охранить должен, – поколебавшис, отец Георгий достал банку из–под какао "Эйнем" с сушеным липовым цветом и мятным листом. Бросил щепоть в чайник. – Сахару, уж извините, не держу. – Он потуже перетянул крест на крест завязанный поверх овечьей безрукавки платок.
Раздувая ноздри крупного горбатого носа и щурясь, гость с удовольствием вдыхал аромат трав.
– Спасибо за доверие. Сахарок за мной будет.
Отец Георгий пожал плечами, но спрашивать не стал за какой такой надобностью пришел сюда ночью этот человек и зачем новый визит планирует. И так понятно – сексот.
– Я недалеко здесь в переулках проживаю с семейством, – объяснил тот озираясь исподтишка с любопытством. – Сон, знаете нейдет. Фронтовая контузия. Вот и прогуливаюсь по интересным местам.
– Стало быть, любопытствуете? Может сочувствуете, судьбой Храма озадачены?
– Многим я озадачен. Многому сочувствую, – уклонился гость от ответа, дернув уголком рта и представился: – Николай Игнатьевич. Служащий.
– Отец Георгий. Последний страж сего святого места… Н-да… Вы не смущайтесь, все как надо спрашивайте. Дознавайтесь. Раз служащий, значит и служите. Вам ведь за это ОГПУ деньги платит. Может, обыск потребуется? Так на это бумага нужна. Без нее в хранилище не пущу.
– Клясться на кресте не стану, поскольку и креста на мне нет и в целом, как заметили наверно, научному атеизму привержен. Но скажу так: не из того я ведомства, чтобы допросы и обыски устраивать, хотя многим здесь интересуюсь.
– В пределы Храма тоже не пущу, – отрубил отец Георгий. Не хотелось ему Храм в поругании и нищете кому попало показывать. Не сострадать ведь будет, торжеству своему радоваться. Из ОГПУ или из других мест, но ежели без креста – с ними заодно. На то они – атеисты – от Бога отреклись, чтобы ни жалостью, ни стыдом, ни запретами, ни святынями себя не обременять. Свободные. От совести, от души в полном освобождении.
– Понимаю, что крайне вам неприятен. Но врать, личину лживую на себя натягивать не хочу. Каков есть, таким и представляюсь. И вообразите, батюшка, стыда не испытываю. Воевал честно, жизнью не раз рисковал за идею свою, которой готов служить до последнего. Так что в этом смысле разницы между нами особой нет.
– Вы что ж, сагитировать меня решили? – отец Георгий невесело рассмеялся, показав щербатые зубы. – Идеей прельстить? Что бы без Бога, значит, на земле православной хозяйствовать? Что бы от души отречься, от совести, от заповедей Господних?
– Не затевай диспута, мил человек. Не на собрании. Не за проповедями я сюда пришел, – мрачно пробасил гость. – Не на исповедь! – Он саданул кулаком по столу – встрепенулся, заметался язычок свечи. Но тут же остыл оратор, покачал сокрушенно наголо бритой лобастой головой. – Извини, хозяин, с просьбой я… Ежели посмотреть на хозяйство свое не дозволяешь, то хоть расскажи, что да как.
– Как строили или как грабили? – Громыхнув ящиком, отец Георгий достал папку с надписью "Дело" и пододвинул гостю. – Любопытствуйте. Ваших товарищей сочинения. А на мой роток давно накинут крючок.
Николай Игнатьевич глянул исподлобья на жалкого попика, поправил свечу и открыл папку. Наугад пролистнул страницы и уставился туда, где шла подробная опись Храма, составленная в 1918. Уголки узкого рта дернулись, вроде он силился улыбнуться но не вышло.
– Большое хозяйство блюдете, Георгий…
