Она осматривается и видит, что одета в черную ночную рубаху. В ногах постели приготовлена вуаль. Отвернувшись от вуали, она движется к краю постели и там соскальзывает на пол. Босые ноги касаются холодных планок пола, и головная боль и тошнота немного оставляют ее.
Одной рукой для устойчивости опираясь на постель, она тянется к стулу. Оказавшись рядом, она забирается на него. Позволив пальцам скользить по гладкой поверхности мягкого дерева стола, она находит слабые следы, оставленные пером матери, писавшей резкими росчерками могама. Здесь писала Хедия. Наверное, она писала даже в тот день, когда ее убили священники.
Лилит нахмурилась, вспомнив, что мать писала не только в тот день. Девочка сотни раз прижималась к дверям и почти каждый раз, затаив дыхание, слышала скрип пера. Должно быть, Хедия писала очень много.
Из слабых канавок на поверхности стола не извлечешь никакого смысла. Множество черточек наслоились друг на друга. Она спрашивает себя, что же делать дальше?
Она осматривает комнату, и та оказывается крошечной, темной и тесной. Кроме постели, стола, встроенного в стену шкафа, гладильного пресса и единственного стула, другой мебели нет. Стены окрашены в бледно-голубой цвет. Темно-коричневые и золотистые балки и доски из осиного дерева образуют потолок, с которого свисает голая электрическая лампочка.
Где Хедия могла хранить написанное? Внезапная краска стыда заливает лицо Лилит. Бог ненавидит пишущих женщин. Что же Бог должен думать о женщине, которая ищет слова, написанные другой женщиной. Будущее вдруг показалось ей пустынной серой дорогой, охраняемой мужчинами в черных фесках с удавками в руках.
Девочка вернулась к постели и села на нее, болтая ногами в воздухе. В груди и в горле давило. Она понимала, что там копятся слезы, но не желала плакать. Плакать слишком тяжело. Есть много такого, что необходимо понять, есть целый новый мир, который необходимо изучить. Это мир, где нет безумной матери, мир, где Думан Амин больше не обладает властью.
Образ работного дома забрезжил в ее сознании. Если ее отец больше не обладает властью, значит ли это, что он бедный? Есть ли у нее еще патрон-покровитель? Онан всегда говорил о работном доме, словно человек не может пасть еще ниже. Значит ли это, что ей грозит работный дом? Ведь она была так злонравна.
Образ Риханы встал перед ее глазами, и они наполнились слезами. Рихана всегда была рядом, чтобы отогнать кошмар поцелуем, прикосновением, объятием. Больше не будет поцелуев, не будет объятий. Сцена смерти Риханы стояла перед ней и отказывалась уходить. Кошмары останутся здесь навсегда.
Воспоминание об убийстве в храме вспыхнули в ее голове. Удавка была на горле Риханы, и девочка пыталась остановить убийц. Вкусом крови священника снова наполнился рот. Они отшвырнули ее в сторону, словно она какая-то снежная мушка. Лилит знала, что будет оплакивать Рихану много дней. Но она не знает, станет ли она оплакивать Хедию.
Всплыло еще одно воспоминание. Хедия писала, и как только она поняла, что за ней наблюдают, она повалилась на пол. Что тогда показалось ей совсем безумным.
Пол. Но она уже осмотрела пол, стул, стол, край постели.
Лилит снова выбралась из постели и улеглась на пронзительно холодные доски, куда упала в тот день ее мать. Подняв глаза, она увидела нижнюю часть стола и стула. Там ничего не было. Оглянувшись на постель, она перевернулась, вытянула руки и ухватилась за край рамы. Затащив себя под кровать, она тщательно ощупала руками нижнюю часть рамы, но не нашла ни бумаг, ни каких-то отверстий.
Лилит выбралась из-под постели и села прямо, хотя от боли в голове чуть не теряла сознание. Она понимала, что написанное мать должна была где-то прятать. Необходимость найти написанное двигала ею. Она встала на четвереньки и поползла по полу, пробуя ногтями края каждой плитки пола. Она проверила десятки трещин, обнаружив, что все плитки держатся прочно и заклеены лаком. Но вдруг возле стены одна из плиток, что покороче, шевельнулась.
Сдерживая дыхание, она зацепила ее ногтями и подняла. Края ее были заглажены и отполированы тщательной, терпеливой рукой. Лилит заглянула в открывшееся отверстие. Внутри лежали четыре пера и стопка бумаги. Она протянула руку, взяла бумагу и посмотрела. Все страницы оказались чистыми. Она заглянула в отверстие глубже и увидела еще бумагу, свернутую в рулон и удерживаемую черной ленточкой. Рулон был толщиной в ее кулак и шириной в две ладони.
Она снова дотянулась и достала рулончик из тайника. Сев на пятки, она прочитала строку могама на рулоне. Там было написано: «Моей дочери Лилит.»
Слеза упала на ладонь. Слезы градом покатились по ее щекам. Она вернула бумаги обратно в тайник и закрыла плиткой. Снова вернувшись в постель, она зарылась лицом в подушку и заплакала по своей матери, по ее жесткому рту, приносящему боль, по женщине, давшей ей женское имя.
* * *
— Мир переворачивается вверх ногами, — объявил сержант Джамил много недель спустя. Он сидел в кухне, потягивая чашку горячего абануша. Лилит скорчилась в своем невидимом месте за плитами. Плиты теперь всегда стояли холодными. Онан пользовался лишь небольшими очагами возле раковины, потому что других слуг поувольняли, и ее отец больше не устраивал никаких приемов и развлечений. Казалось, что по опустевшим коридорам бродили лишь комочки пыли да духи.
Онан качал головой, мрачно опираясь на край раковины.
— Я не плачу по Маджнуну и Исаку. Ясно было, что Думан Амин скоро покажет им на дверь. Сколько еще мужиков должны контролировать одну больную женщину?
Джамил фыркнул с отвращением.
— А что им было делать? Повалить жену хозяина на брусчатку перед всем правительством? И что они — джинны, чтобы драться со священниками Алилаха? Их ли вина, что этот чертов Ранон повернул свой взор в сторону Думана Амина?
— А как же я? — вопросил повар. — Я остался всего с одной судомойкой и без всяких помощников.
— Говоришь, словно это великое бремя — готовить человеку, который ест меньше дьяволовой моли. — Джамил покачал головой. — Не понимаю, как при такой-то еде он еще остается в живых.
— Говорю тебе, Джамил, хозяин плохо все стал продумывать. Кто же уберется в этом чертовски большом особняке? Старик Набил? События в храме сломили Думана, совсем сломили его.
— Нам надо делать все, что можем.
— Ты человек военный, Джамил. А я смотрю на вещи иначе. Несколько месяцев назад это было большое хозяйство. Готовить здесь было почетом. А теперь, оставшись всего лишь с кучкой слуг, я не понимаю…
— Разве у тебя нет верности, человек? — прервал его сержант. Разговор тупым жужжанием отдавался в голове Лилит, когда она, закрыв глаза и свернувшись в клубок, глотала слезы, комом стоявшие в горле.
