«Четвертый ваш вопрос состоит: что доход расположен не по числу жителей в губерниях? Простите мне, если сей вопрос ваш меня удивляет, ибо, кажется, сему инако и быть не можно, потому что неплодородные где земли, где нет промыслов, отдаление от столичных и торговых городов и пр., там могут ли жители толь много платить, как тут, где все сии удобности есть? Доход у нас не инако положен, как по прилежному рассмотрению, что житель может сам получить, и чтобы он сам, имея едва пропитание, еще налогами не отягощался. А как многие места могут и удобрения получать, то каждые двадцать лет оклады переменяются, но, однако, с весьма малою прибавкою, дабы не отнять и побуждения удобрять земли и заводить новые прибыли, и даже до того, что, если при самом окладе кто десять лет не пользовался какими новыми заведениями, тому дается право оными воспользоваться, а после платеж производить. А сим образом подданные никогда сверх силы своей не платят, старательные получают себе прибыток, а казна государственная частое умножение доходов».
Сим кончил почтенный сей муж изъяснение на мои вопросы. Я, видя, что он толь охотно в разглагольствование вступает, просил его позволить ему еще единый вопрос учинить, а как он мне дозволил, то я ему учинил следующий: Именование вашей страны неизвестно есть нашим народам, и мы имеем известие по нашим священным книгам, что от единого царя земли иудейския, именем Соломона, отличного своею премудростию, ходили корабли в землю Офирскую и привозили злато, слоновые кости и разных редких птиц, которых мы ныне обретаем в ближайших к равноденственной линии местах. Скажите мне — имеете ли вы какие памятники о сем путешествии, и самая ли сия есть та земля Офирская, о которой наши священные книги поминают?{43} И если то та — есть ли у вас ныне сии птицы, яко павлины, попугаи и слоны, чтобы сим кораблям возможно было довольствовать оные?
На сие он мне ответствовал: «Земля наша есть самая та, о которой ваши священные книги поминают, и мы находим в древних наших летописцах, что за…[6] лет до бывшего у нас пременения из единой земли, называемой Иуда, или Пластина, от царя Салмона приходили корабли, употребляя более двух лет на путешествие свое, привозили к нам многие вещи и получали от нас многое, а паче золото, ибо тогда у нас торг с чужестранными не токмо позволен, но и побуждаем бы, и богатые наши золотые рудники не по мере нужды, но по жадности к корысти обрабатывались в академии нашей, и ныне хранятся некоторые их писания, писанные на кожах, которые доказуют приезд таких чужестранных. Правда, ни слонов, ни птиц таких у нас нет и не бывало, но как путешествие сих кораблей было через жегомый пояс земли, то могли они, брав оттуда их, привозить, а как путешествие сих кораблей кончалось в нашей земле, то может статься, что и все сие считалось якобы из земли Офирской было привезено».
Тогда пришел в мою комнату обретающийся офицер при Агибе сказать ему, что наступает уже первая послеполденная стража, то есть первый час пополудни, час, назначенный для приема людей, и он, взяв меня с собою, пошел в свои комнаты для приятия гостей.
Глава XI. Приезд в Перегаб офирского Императора, описание его двора и представление писателя ему
Наконец марта 10 числа по нашему исчислению прибыл в Перегаб Император. Я был любопытен видеть его встречу и для того спрашивался у хозяина своего — могу ли я идти ее видеть? Он не токмо мне сказал, что сие зависит в моей воле, но и отвел меня в дом одного своего приятеля, мимо которого Император должен въезжать в город, где я вместе с супругою его смотрел сего въезду, который ничего особливого не имел, окроме что род кареты его, где он сидел сам, была богатее обыкновенных, то есть, что была покрыта позлащенными кожами, и все кожи были подняты, так что он всеми виден был. Сия карета, ибо так я ее именую, была влечена осьми небольшими лошадьми и окружена была Генерал-Губернатором перегабским, Начальником благочиния и полицейскими офицерами, верхами на лошадях (ибо токмо в таковых случаях позволялось в городе лошадей употреблять приватным людям). Стекшееся множество народу, в молчании везде, на проезде ему кланялись с приложением руки к сердцу, и он им всем соответствовал.
На завтрашний день приезда Императора Агибе мне сказал, что он имеет повеление представить меня пред него, и я, сев с ним в его повозку, в одиннадцатом часу поутру поехал во дворец. Дом сей соделан весь из мармора, все окошки имеют переплеты медные и позлащенные. Но стены ничем, окромя позлащенных подсвечников и множества картин, или, лучше сказать, портретов, не украшены. Подъезжая еще к сему императорскому дому, Агибе мне сказывал, что сие было здание еще древних офирских государей, что и самая худая архитектура доказывала и что самое множество позлащения, которое я внутри увижу, был остаток их роскоши. Предупредил меня он и о самых портретах, которыми стены убраны были, говоря, что сии суть изображения отличавшихся добродетелию их прежних государей, вельмож, военачальников и самых приватных людей, на которых имена, время жития их и кратко добродетели их были подписаны; ибо, приложил он, чем лучше украсить дом государев, как тем, что всегда его должности и добродетель ему воспоминает. «Довольно, невзирая на обуздание нашими законами, — продолжал он, — по его власти имеет он множество случаев соделать преступления, то и избрали за лучшее, чтобы и самые стены и украшения его дому всегда проповедывали ему добродетель».
В конце третия утренния стражи, по нашему в одиннадцать часов, отворены нам были двери в комнату аудиенции Императора. Он стоял возле великолепного трона из яшм, агатов и хрусталей соделанного, на златотканом ковре; и тут первых двух степеней люди пошли к нему, целуя его в левую часть груди, а он их целовал в лоб, а потом Агибе, отошедши, подвел меня, и я, по наставлению его, тоже в левую часть груди его поцеловал, и также был им поцелован в лоб; потом пошли другие степени, третьей и четвертой; его также в то же место целовали, но он уже их не целовал в лоб, но токмо возлагал им руку свою на голову; за сими следовали шестой, седьмой, осьмой и девятый степени, которые его целовали в то же место и в колено, и он на них возлагал руку свою; прочие же целовали его все в то же место и в колено, без возложения его руки.
Сей Государь, которого называют Самолин (думаю, по повреждению индейского языка Заморин, то есть Император), именовался Абрай, был тридцати двух лет, взрачного виду, черноволос и смугл, впрочем, имел лицо весьма приятное и веселое. Одеяние его состояло: на голове некая шляпа высокая с малыми полями, цветом белая, на коей по черной ленте были положены жемчуги; на теле имел такое же одеяние, как и на прочих его подданных, окроме, что верхнее было фиолетового цвета суконное, а нижнее платье было белое; и как верхнее так и нижнее узором наподобие узлов золотых узким галуном уложено по краям. На шее у него висела златая цепь с четвероугольной медалью, такая же, как на Генерал-Губернаторе и на Агибе я видел.
