— Ясно, что не от газеты, — сказал молчавший до того мужчина с выгоревшими бровями и ресницами, в высоких охотничьих сапогах и ватнике. — Влюбился. Смотри, Иван, он влюбился.
Сосед его, пожарный, дремавший, прислонивши каску к бадье с фикусом, проснулся и согласился.
— Спокойный, черт, — сказал мужчина в ватнике про пожарного. — Пятый раз приходит. Привык уже. А я вот нет, не могу.
— Пятый раз? — подивился Удалов. — А что такое, что такое?
— Шланг потерял, — сказал мужчина в ватнике. — Часто теряет всякие предметы пожарного обихода.
— И она находит?
— Обязательно, — ответил мужчина в ватнике. — В прошлый раз три огнетушителя ему отыскала. Хороший она человек. Душевный. А меня браконьеры замучили. Тропу знают. Вот и хочу старуху про тропу спросить. Из рыбоохраны я.
Вышел метеоролог, быстрыми движениями свертывая в рулон синоптическую карту.
— Ну как? — спросил его человек в ватнике.
— С завтрашнего дня без осадков! И до конца недели. Что я им говорил! — Шляпа у метеоролога перекочевала со лба на затылок, лицо его блестело от пота. — Сегейда антициклон у Антильских не учитывал. Я ему говорил — заденет. А он — далеко. А надо было учесть!
Следующей исчезла за дверью женщина в сером платке. И лишь скрылась, как из кабинета донеслось бормотание, быстро повысившееся до отдельных резких возгласов. За дверью ссорились, спорили. Через минуту женщина выскочила наружу, прижимая к груди узелок с дарами Глумушке.
— И не приставайте ко мне с непристойными предложениями! — кричала ей вслед колдунья. — Вы хотите лишить людей счастья? Да? Так вам это не удастся.
— Я мать! — крикнула женщина, уходя. — Я буду жаловаться.
— Следующий, — пригласила Глумушка.
Мише никак не удавалось увидеть ее — дверь раскрывалась в его сторону, и лишь сварливый голос доносился до него.
— Иван, тебе, — сказал человек в ватнике.
— Что потерял? — спросила Глумушка, не закрывая двери.
— Шланг куда-то задевался. Лейтенант говорит: «Ты, Сидоренков, последним шланг в руке держал. Ты, — говорит, — и отыскивай».
— Завтра зайдешь до восьми тридцати, — велела Глумушка. — Следующий.
— Ну, тогда моя очередь, — сказал человек в ватнике.
Пожарный снова задремал у фикуса.
Неожиданность увиденных сцен отвлекла Стендаля от мыслей о возлюбленной. Вместо темной избушки, черного кота на печке, тяжелого и пряного запаха снадобий была приемная с фикусом. И синоптик. И Иван со шлангом. Уходя к колдунье, Стендаль презирал себя и клял Алену, заставившую его опуститься до отчаянных действий. Но именно порочность, неестественность похода к колдунье сливались в его сознании с безответной любовью, у которой не было выхода. А здесь была поликлиника. Неофициальная, но будничная, отличавшаяся от районной только жалобами пациентов. И, к ужасу своему, Стендаль вдруг понял, что ему могут здесь помочь, и он уже не знал, хочет ли, чтобы ему помогли.
— И тогда я ей говорю. — донеслись до Стендаля слова толстяка с козлом. — Или она меня полюбит, или я буду вынужден обратиться в суд. Безвыходное положение.
— Да, — сказал Удалов. — Положение безвыходное.
— Я получаю от нее приворотное зелье.
— Наконец-то, — вырвалось у Стендаля.
— Что?
— Я так, про себя.
Стендаль думал: наконец-то нашелся человек, который не терял шланга, не интересуется путями циклонов и не ловит браконьеров. Человек, который полюбил и ждет взаимности.
— Получаю я от нее приворотное зелье — и сразу туда. А она меня уже ждет с угрозами. Тогда встает проблема, как мне ее этим зельем напоить.
Из двери вышел человек в ватнике, задумчиво насвистывая песню. Растолкал пожарного, они ушли, а их место в кабинете занял Удалов. У толстяка не осталось слушателей, кроме Стендаля, и он обратился к Мише с вопросом:
— Продолжать ли мое повествование?
— Да, конечно, — сказал Миша. — У меня такая же проблема.
— Тоже она?
— Тоже. Только я не слышал начала вашей истории. И если вы не возражаете.
— Конечно я повторю. Тем более если у вас та же беда. Уйди! Уйди в сторонку! Не терплю!
Последние слова относились к козлу, который по-собачьи терся о колени толстяка.
— Значит, есть у меня соседка. Аида. Стерва, каких свет не видывал. Старая дева, сухая, как палка, и тому подобное. Ненавижу ее, а меня довести до ненависти не так легко. Дважды за последний месяц ломала общий забор, помои выплескивает только под моими окнами и еще изводит меня презрением. Змея.
— Так вы о ней? — спросил Стендаль.
— Конечно о ней, пропади она пропадом. Я понял: еще день таких измывательств, и я или попадаю в сумасшедший дом, или подаю на нее в суд, или даже иду на физические действия. И к тому же этот проклятый козел!
Толстяк указал пальцем на козла, и козел ухитрился изогнуть шею и длинным шершавым языком ласково лизнуть указательный палец.
— Этот козел регулярно, будучи подпускаем в мой огород, съедает все плоды моего досуга. Все. Причем в первую очередь слабые, нежные ростки ценных растений. И тогда я иду к этой Глумушке и получаю от нее приворотное зелье. Возвращаюсь домой и думаю, как бы мне соседку приворотным зельем накормить, заставить относиться к себе по-человечески и кончить этим долгую распрю.
Из двери вышел Корнелий Удалов, сжимая в руке повязку, из которой вываливалась смятая вата.
— Спасибо, доктор, — сказал он колдунье. — Я боялся, что придется рвать. А у меня и так уже три моста.
Вслед за Корнелием Удаловым в приемную вышла маленькая сморщенная старушка в сером домотканом платье и шлепанцах. Старушка держалась прямо, и острые глаза ее блестели ярко и целенаправленно. Седые волосы были убраны под голубой платочек.
— Двое осталось?
— Двое, — ответил Миша, холодея от ближайшего будущего.
— Тогда оба и заходите. Проблема у вас схожая, — сказала Глумушка.
— Я тебя здесь, Миша, подожду, — сказал Удалов вслед. — Мне не к спеху, а то идти одному скучно.
Первым в горницу вошел козел, за ним толстяк. Потом Миша.
— Садитесь, — сказала старушка. — Уморилась я за сегодняшний день. Скоро доберется до меня фининспектор. Вот до чего доброта доводит.
Колдунья села за старый канцелярский стол, измазанный чернилами, с нацарапанными на крышке различными словами и узорами. Толстяк занял место напротив, усевшись на стул. Миша пока примостился у печки.
Горница была чисто выметена и почти пуста. Лишь потертый половик пересекал ее наискось да окно загораживали два горшка с геранью. У окна стоял шкафчик с застекленными дверцами. В шкафчике были банки, бутылки с наклеенными бумажными этикетками. На печке сушились травы.
