Роджер Желязны - Мастер снов

А ты слышал про пилота, который был на Центавре? Он обнаружил там расу гуманоидов и стал изучать их обычаи, нравы, табу. Наконец, затронул тему воспроизводства. Изящная молодая девица взяла его за руку и отвела на завод, где собирали центаврийцев. Да, именно собирали — торсы шли по конвейеру, к ним привинчивали суставы, в черепа бросали мозги, внутрь тела заталкивали органы, приделывали к пальцам ногти и т. д. Он выразил изумление, и она спросила: "Почему? А как это делают на земле?" Он взял ее за нежную ручку и сказал: "Пойдем за холмы, и я продемонстрирую". Во время демонстрации она вдруг истерически захохотала. "В чем дело? — спросил он. — Почему ты смеешься?" "Потому что, — ответила она, — таким способом мы делаем машины"… Выключи меня, бэби, и продай немного зубной пасты!

…Эй! Это я, Орфей, должен быть разорванным на куски такими, как вы! Но в одном смысле это, пожалуй, подходяще. Что ж, приходите, корибанты, и творите свою волю над певцом!

Темнота. Вопль.

Тишина.

Аплодисменты!

Она всегда приходила рано и входила одна; и всегда садилась на одно и то же место. Сидела в десятом ряду в правом крыле, и единственной досадой для нее были антракты: она не могла предвидеть, когда кто-нибудь захочет пройти мимо нее.

Она приходила рано и оставалась до тех пор, пока театр не погружался в тишину.

Она любила звук хорошо поставленного голоса, поэтому предпочитала британских актеров американским.

Музыкальные спектакли она любила не потому, что очень любила музыку, а потому что ей нравилось чувство волнения в голосах. Поэтому же ей нравились стихотворные пьесы.

Ее вдохновляли древнегреческие пьесы, но "Царя Эдипа" она терпеть не могла.

Она надевала подкрашенные очки, но не темные. И никогда не носила трость.

Однажды вечером, когда должен был подняться занавес перед последним актом, темноту прорезало световое пятно. В него шагнул мужчина и спросил:

— Есть ли в зале врач?

Никто не отозвался.

— Это очень важно, — продолжал он. — Если здесь есть доктор, просим немедленно пройти в служебный кабинет в главном фойе.

Он оглядывался вокруг, но никто не шевельнулся.

— Благодарю, — сказал он и ушел со сцены.

Затем поднялся занавес, и снова возникли движение и голоса. Она подождала, прислушиваясь. Затем встала и двинулась вверх по крылу, ощупывая стену пальцами. Выйдя в фойе, она остановилась.

— Могу я помочь вам, мисс?

— Да, я ищу служебный кабинет.

— Вот он, слева от вас.

Она повернулась и пошла влево, слегка вытянув вперед руку. Коснувшись стены, вела по ней рукой, пока не нащупала дверь. Тогда постучала.

— Да? — дверь открылась.

— Вам нужен врач?

— Вы врач?

— Да.

— Быстрее! Сюда!

Она пошла по звуку его шагов внутрь и в коридор, параллельный крылу зала. Услышала, что человек поднимается по лестнице, и последовала за ним.

Они дошли до костюмерной и вошли в нее.

— Вот он.

— Что случилось? — спросила она, вытянув руку и коснувшись человеческого тела.

Послышался булькающий звук и кашель без дыхания.

— Это рабочий сцены, — сказал мужчина. — Думаю, он подавился ириской. Он вечно жует их. Видимо, она застряла в горле, и вытащить нельзя.

— Вы вызвали скорую?

— Да, но вы посмотрите на него, он же весь посинел! Не знаю, успеют ли они.

Она откинула голову пострадавшего и ощупала горло внутри.

— Да, какое-то препятствие. Я тоже не могу его извлечь. Дайте мне короткий, острый нож — простерилизованный. Быстро!

— Сию минуту, мэм.

Она осталась одна. Нащупала пульс сонной артерии. Положила руки на напряженную грудь больного, откинула его голову еще больше назад и нащупала горло.

Прошла минута с небольшим. Звук поспешных шагов.

— Вот… Мы вымыли лезвие спиртом…

Она взяла нож в руки. Вдалеке послышалась сирена скорой помощи, но она не была уверена, что врачи успеют вовремя.

Поэтому она проверила нож кончиком пальца, а затем повернулась к тому, чье присутствие рядом ощущала.

— Не думаю, что вам стоит смотреть. Я собираюсь сделать ему срочную трахеотомию. Это неприятное зрелище.

— Ладно, я подожду за дверью.

Удаляющиеся шаги…

Она разрезала.

Вздох, затем поток воздуха. Затем мокрое… пузырящийся звук.

Она повернула голову больного. Когда врач «скорой» появился через дверь сцены, ее руки снова лежали спокойно, потому что она знала: человек будет жить.

— …Шаллот, — сказала она врачу. — Эйлин Шаллот, госпсихцентр.

— Я слышал о вас. Но ведь вы…

— Да, но людей я читаю лучше, чем по Брейлю.

— Да, вижу. Значит, мы можем встретиться с вами в психцентре?

— Да.

— Спасибо, доктор. Спасибо вам, — сказал менеджер.

Она вернулась на свое место в зрительный зал.

Последний занавес. Она сидела, пока зал не опустел.

Сидя здесь, она все еще чувствовала сцену.

Сцена для нее была центральной точкой звука, ритма, чувства движения, некоторых нюансов света и тьмы — но не цвета; это был центр особого рода блеска для нее: место пульса, конвульсии жизни через цикл страстей и восприятий; пифагорейская триада: страсти, наука и поэтика; место, где спосбные к благородным страдаиям — благородно страдали, место, где остроумные французы ткали легкую ткань комедий, место, где черная поэзия нигилистов продавала себя за доступную цену тем, кто над ней насмехался, место, где проливалась кровь, и крики имели хорошую дикцию, а песни звенели, и где Аполлон и Дионис ухмылялись из-под крыльев, где Арлекин постоянно ухитрялся извлечь капитана Спеццафера из его штанов. Это было место, где любое действие можно имитировать, но где за всеми действиями реально стоят лишь две вещи: счастье и горе, комическое и трагическое, то есть любовь и смерть — две вещи, определяющие состояние человека; это было место героев и не вполне героев; это было место, которое она любила, и она видела там только одного человека, лицо которого знала, он шел через это место, осыпанный символами… Поднять руки против моря тревог, злой встречи в лунном свете, и обратить это в их противоположность, призвать силу мятежных ветров и создать ревущую битву между зеленью моря и лазурным сводом… Какое же это великое творение — человек! Обладающее бесконечным разнообразием способностей, форм, движения!

Она знала его во всех его ролях, того, кто не мог существовать без зрителей. Он был жизнью.

Он был Творцом.

Он был Действующим и Двигающим.

Он был более велик, чем герои.

Мозг может содержать множество вещей. Он учится. Но он не может научиться не думать.