Зал наполнился топотом кроссовок — даже странно, как десять небольших существ могут производить такой шум. Дети бежали по кругу, аккуратно держа дистанцию: семеро мальчишек и три девчонки — одна высокая, взъерошенная, на тощих ногах, за ней две маленьких, с одинаковыми беленькими хвостиками, смешно подпрыгивающими на затылках. Через три круга Ламберт остановил их, порозовевших и вроде бы повеселевших.
— На первый-второй-третий рассчитайсь!.. Первые — пять шагов вперед, вторые — три шага вперед. Сейчас все оборачиваемся в свой обычный Облик, но стараемся растянуть вспышку подольше, кто сколько сможет. — Ламберт поднял секундомер. — Бояться не надо, я страхую. Кто будет бояться, у того ничего не получится.
Я с трудом удержалась от возмущенного вопля. Браво, Павел Петрович! Просто гениально, товарищ Ламберт! Это уметь надо — так подбодрить детишек! Если до сих пор не боялись, теперь начнут. Задерживаться в состоянии трансформации не то чтобы по-настоящему опасно, но… пробовали когда-нибудь задержать дыхание на сколько сможете, а потом еще на чуть-чуть, пока голова не закружится? Ну, вот что-то в этом роде. Только с трудом даются не лишние секунды, а лишние миллисекунды.
Ну-ка, а инспекторша куда смотрит?
Инспекторша вообще никуда не смотрела, а как-то странно потупила глаза, впрочем, тут же снова вскинула их на Ламберта. Я удивилась, но тут же поняла. Вот что у нее в правой руке — цифровой диктофончик! У меня у самой такой есть, сама точно так же направляю его микрофоном на объект и так же скашиваю глаза, когда проверяю, идет ли запись и сколько времени осталось. Ну-ну. Выходит, каждое слово нашего великого педагога теперь на вес золота. Не забыть предупредить Наталью.
— На старт… внимание… марш!
Зал озарился разноцветными вспышками — от осеннего солнца они казались совсем бледными. На деревянном полу сидела и стояла всевозможная живность: молодой орел, серый кот в красивых мраморных разводах, маленький сычик, теленок какой-то антилопы… В середине третьего ряда, между медвежонком и кем-то вроде крысы, высокая девочка смотрела на Ламберта, испуганно приоткрыв рот. Длинная, вытянутая вперед шея, длиноватый носик; волосы скучного русого цвета; коленки мосластые, как у моей Машки — лет через шесть-семь при надлежащем уходе и воспитании будет первая красавица курса, но эти шесть-семь лет еще надо прожить…
— Все — очень плохо, кроме Абакумова. — Ламберт щелкнул кнопкой секундомера. — Ковалева, тебе особое приглашение нужно? Давай одна. На старт… внимание… марш!
Вспышка. Лапки песчаного лисенка разъезжаются на крашеном полу.
— Ковалева, я о чем вам говорил, ты слышала, нет? — в голосе Ламберта отчетливей делается прапорщицкая сварливость. — Я говорил задержать вспышку, что непонятно? А ты сразу падаешь на все четыре, как кусок… золота. Ну-ка соберись. Давай одна обратно. На старт… внимание… марш!
Вспышка. Девочка медленно выпрямляется, встряхивает головой, отмахивая челку со лба.
— И куда мы так торопимся? Ковалева, вот ты ушла в трансформацию — и светись! Хотя бы на счет раз-два, удержи эту ситуацию, за тобой же никто не гонится. Поняла, да? Обратно в Облик. На старт… внимание…
Не могу больше видеть этого издевательства. Взрослых кицунэ, лисичек-оборотней, я не очень люблю, но к лисятам у меня отношение особое. Что он к ней привязался? Подумаешь, пропустила старт. Обернулась чистенько, и вспышку задержала не хуже других, я следила — оборотни такие вещи чувствуют без всяких спортивных секундомеров, это у нас в пульсе. И где, спрашивается, повод устраивать китайское шельмование перед всей группой? Специально, что ли, чтобы до слез довести?! И ведь моя Машка, чего доброго, через два года тоже попадет к этому…
Делаю круг над школой и возвращаюсь на свой наблюдательный пункт. Ковалева в человеческом Облике очень старается не плакать.
— Абакумов!
Вихрастый правофланговый шагнул вперед.
— Ты у нас кто?
— Орел.
— Какой орел конкретно?
— Орел-карлик. Ну так называется.
Абакумов залился малиновой краской. Я ему глубоко сочувствовала. Зоологи, давая животным имена, совершенно не думают о том, каково оборотню представляться в обществе грязовиком или лысухой. Или как в данном случае — орлом-карликом, да еще будучи самым длинным в классе. А у галки, например, видовое латинское название, к счастью, мало кому известное, — монедула. Фиг его знает, что значит, но звучит обидно. Хотя… вот один мой приятель из Питера с некоторых пор представляется заковыристо: «Семейство собачьи, Alopex lagopus». Ну достало его дурацкое ржание и прибаутки! По-русски он песец. Просто песец.
— Ну чего, орел, давай ты первый. Становись вот сюда, на мат. Остальные следят. Я страхую. Масса у твоего орла меньше, чем у собаки, ты же не болонкой какой-нибудь будешь? Значит, стараешься расслабиться. А те, кто существенно больше, олени, например — те, наоборот, будут группироваться. Смотри, что еще здесь для тебя важно? Во-первых, четыре лапы прочувствуй, опора на пальцы с когтями. Во-вторых, уши: знаешь, какие уши у собак? Большие и вислые… я не понял, кому тут смешно. В-третьих, шерсть: или густая, теплая, или совсем короткая, под ноль…
Да, грех придраться, излагает он четко. Когда находишь новый Облик — это вроде игры в угадайку с вопросами и ответами, где каждый новый ответ сужает круг возможностей: «Это человек? — Нет. — Это животное? — Да. — Домашнее? — Да…»И в самом деле, собаку находить проще всего по-ламбертовски, как он сейчас предложил: размер, четыре лапы, невтяжные когти, уши, для точности — шерсть. Ни с кошкой не спутаешь, ни с кем. Отольешься, как металл в форму.
А проблему страха перед новым Обликом, который обычно и становится главным препятствием, Ламберт решает просто. Гораздо больше ребятки боятся его.
— Все понял? На старт… внимание… марш!
Вспышка. Ощутимо, до замирания сердца, медленная — как пламя, снятое рапидом.
Посередине черного прямоугольника блестящей кожи — нескладный щенок-подросток, белый в кофейных брызгах, кажется, борзая. Подбирает лапы, озирается, обалдело мотает головой, будто после купания — большие уши громко хлопают. Ребята смеются, переглядываются с явной завистью.
— Абакумов молодец. Пять баллов. Иди походи, к лапам попривыкни. Кто следующий?
Я снялась с ветки и снова поднялась над школой. Сделала еще круг и еще, пока здание не превратилось в серый квадрат, окаймленный зеленью.
Ну и что, подумаешь, большое дело. Результат у него, видите ли. Все равно так с детьми нельзя… Но противная внутренняя справедливость, как обычно, лезла с комментариями. Если учитель — это тот, кто учит, то Ламберт — учитель.
