— А в чем загвоздка, мэм? — спросил Философ.
— В том, — ответила та, — что я не могу решиться, кого из них взять себе в мужья, потому что один нравится мне так же, как и другой, и даже больше, и одного я взяла бы в мужья с такой же охотой, как и другого, и даже с большей.
— Сложное дело, — сказал Философ.
— Верно, — согласилась женщина, — и надоело оно мне уже до головной боли.
— А почему ты говоришь, что я вовремя встретился с вами?
— Потому, господин хороший, что когда женщина выбирает из двух мужчин, то она не знает, что ей делать, потому что двое мужчин всегда делаются как братья, и никак не скажешь, кто из них кто; между двумя мужчинами разницы меньше, чем между парой зайчат. А когда выбирать надо из троих мужчин, то нет никаких забот; потому-то я и говорю, что этой ночью я выйду за тебя, и больше ни за кого — а вы двое сидите-ка тихо на месте, потому что, говорю вам, так я и сделаю, и хватит об этом.
— Честное слово, — сказал первый мужчина, — я рад не меньше твоего, что мы покончили с этим.
— Замучил меня этот спор, — сказал другой, — то так, то сяк, то еще как, а ты ни слова толком не можешь сказать — то «может, выйду», то «может, нет», и то — правда, и се — правда, то «почему бы не за тебя», то «почему бы не за него» — ну, да уж сегодня-то ночью я буду спать спокойно.
Философ был озадачен.
— Вы не можете выйти за меня, мэм, — сказал он, — потому что я уже женат.
Женщина сердито повернулась к нему:
— Ну-ка, не спорь со мной! — сказала она. — Я этого не выношу.
Первый мужчина злобно поглядел на Философа и кивнул своему спутнику:
— Дай-ка ему в зуб, — сказал он.
Другой мужчина уже готовился сделать это, но женщина вмешалась:
— Уберите руки, эй вы, — сказала она, — а не то хуже будет. Я сама могу разобраться со своим мужем, — и с этими словами она подвинулась ближе и села между Философом и мужчинами.
Тут коврига Философа вдруг утратила весь свой вкус, и он убрал то, что от нее осталось, в суму. Они молча сидели, глядя себе в ноги и думая каждый о том, к чему располагала его природа. Ум Философа, который весь этот день был в затмении, силился повернуться лицом к этим новым обстоятельствам, но без особого результата. В сердце его гнездилась дрожь, пугающая, но не неприятная. В его душе все крепло предвкушение чего-то, разгонявшее его пульс. Кровь его бежала так быстро, так быстро мелькали сотни образов, увиденных и запечатленных, так сильно волновалась поверхность его ума, что он даже не понимал, что неспособен думать, а может лишь смотреть и чувствовать.
Первый мужчина поднялся.
— Скоро ночь, — сказал он, — и лучше нам двинуться в путь, если мы хотим найти приличное место для ночлега. Н-но, черт! — крикнул он ослу, и осел тронулся чуть ли не прежде, чем оторвал голову от травы. Двое мужчин пошли по обеим сторонам телеги, а женщина и Философ шли за ней.
— Если ты устал или вроде того, господин хороший, — предложила женщина, — то залезай в тележку, и никто не скажет тебе ни слова, ведь ты, я вижу, не привычен к путешествиям.
— Вправду, непривычен, — согласился Философ. — Это вообще первый раз, что я пустился в путешествие, а если бы не Ангус О'г, я в жизни и шагу не ступил бы из своего дома.
— Выброси Ангуса О'га из головы, дорогой. — сказала женщина, — Ну что у таких людей, как ты и я, найдется сказать богу? Он может наложить на нас проклятие, которое вгонит нас в землю или спалит, как пук соломы. Угомонись, говорю тебе, потому что если и есть на свете женщина, которая все знает, то это я, и если ты расскажешь мне, что тебя заботит, то я расскажу тебе, что делать, не хуже, чем Ангус О'г, а то и лучше.
— Это очень интересно. — сказал Философ. — И что ты знаешь лучше всего?
— Если бы ты спросил кого-нибудь из этих двух мужчин, что идут за ослом, они рассказали бы тебе о многих вещах, которые я делала при них, когда они не могли сделать их сами. Когда не было никуда никакой дороги, я показывала им дорогу, и когда не было ни кусочка еды, я давала им еды, а когда они продулись до нитки, я сунула им в руки по шиллингу, и поэтому-то они захотели жениться на мне.
— Ты называешь все эти вещи мудростью? — спросил Философ.
— Почему же нет? — ответила она. — Разве это не мудрость — идти по миру без страха и не голодать в голодный час?
— Пожалуй, мудрость, — ответил Философ, — но я никогда не думал об этом так.
— А что ты называешь мудростью?
— Сейчас я, пожалуй, не смог бы сказать точно, — ответил Философ, но я думаю, что это — не думать о мире, не заботиться, голоден ты или нет, и вообще жить в не мире, но в собственном уме, потому что мир жестокое место. Надо подниматься над вещами, а не позволять вещам подниматься над тобой. Нельзя быть рабом у другого, и нельзя быть рабом у своей необходимости. В этом проблема существования. Жизнь напрочь лишена величия, если голод может кричать тебе «стой!» на каждом шагу, а дневной путь измеряется расстоянием от одного сна до другого. Жизнь — это рабство, и Природа гонит нас хлыстами голода и усталости; но восставший раб — больше не раб, а если голод слишком силен, чтобы жить, можно умереть и посмеяться над ним. Я верю, что природа такая же живая, как и мы, и что она так же боится нас, как мы ее, и нельзя упускать из виду, что род человеческий объявил Природе войну, и мы ее победим. Она еще не понимает, что ее геологические периоды уже не подходят, и что пока она лодырничает на линии наименьшего сопротивления, мы будем предпринимать дальние и быстрые вылазки, пока не найдем ее, а тогда она сдастся нам, потому что она женской породы.
— Хорошо сказано, — ответила женщина, — но только это глупость. Женщина никогда не сдается, пока не получит все, чего хотела, а тогда что ей с того?
Жить в мире, дорогой мой, приходится, хочешь или нет, и поверь мне, что нет другой мудрости, кроме как держаться подальше от голода, потому что когда он подбирается близко, то делает из тебя зайца. А теперь послушайся рассудка, как мужчина. Что такое Природа вообще, если не слово, которое ученые люди придумали, чтобы рассуждать о нем? Есть глина, есть боги и есть люди, и все они — вполне себе добрые друзья.
Тем временем солнце уже давно закатилось, и над землей клонился сизый вечер, скрывая горные вершины и окутывая тенью кусты и поросли вереска.
— Я знаю тут неподалеку место, где можно заночевать, — сказала женщина, — а там за поворотом есть маленький шибин, где мы найдем все, что нам нужно.
По комаде «Тпру!» осел остановился, и один из мужчин снял с него упряжь.
Распряженному ослу он дал пару пинков:
— Вали отсюда, старый черт, поищи себе чего-нибудь пожрать, проревел он.
