Рядом остановилась машина и распахнулась дверца.
– Садись, подвезу! – за рулём сидел нахмурившийся капитан.
– Жерар, а я только что о тебе думал, – признался старый гид.
– Наверно, я почувствовал это, – усмехнулся полицейский.
– Выйди-ка из машины! – загорелся старик.
– Зачем? – удивился капитан.
– Выйди, и ты кое-что увидишь!
Удивлённый, полицейский вылез из-за руля и встал на указанное стариком место.
И, охнув, схватился за сердце.
– Видишь? – почему-то прошептал старый гид. – Раньше здесь стояло дерево… и фотографы не могли фотографировать башню с этой точки… Потому этот вид сохранился. Но я не понимаю, почему…
– Качество съемки… – забормотал полицейский. – Современная оптика очень качественная: перенесла в фотоаппарат не только вид, но и суть окружающего. Не сдублировала, а перенесла.
– Их было очень много… – прошептал старый гид. – Каждый взял себе по частичке – и Её не стало…
Через несколько месяцев Ансельм вновь встретился с капитаном.
– Ну что, не удалось вернуть башню на место?
Капитан покачал головой.
– Над этим бьются лучшие ученые Франции… и всего мира! Но… безрезультатно.
– Пойдем ко мне! – хитро улыбнулся старик.
– Ты ведь живёшь не здесь! – удивился капитан, когда Мерсье подвёл его к невысокому домику на окраине.
– Я переехал, – коротко ответил старик.
Они поднялись по узкой лестнице в маленькую комнатку. У неё имелась одна особенность: небольшое окошко между двумя другими, побольше. Окошко было занавешено шторкой.
– Я сам его сделал! – прошептал старый гид.
Он отдёрнул занавеску, и перед глазами капитана предстала панорама Парижа со знакомой Эйфелевой башней…
– Это моя работа, – устало произнёс он, опускаясь в кресло и держа на весу испачканные землёй и пеплом руки.
– Милый, ты совсем не бережёшь себя! – она отложила в сторону вязание, и глаза её наполнились слезами. – Ты ведь никогда не отдыхаешь!
– Мне некогда отдыхать, – тяжело вздохнул он. – Работы очень много. Нужно восстанавливать разрушенное, убирать обломки, строить новые дома, пахать землю, сеять, кормить моих… подопечных
– А почему они сами не могут позаботиться о себе?
– Они совсем маленькие, – усмехнулся он, – несмышлёныши! Вот когда вырастут, тогда и начнут заботиться о себе.
– Вряд ли, – вздохнула она, – ты слишком их опекаешь. Если бы ты дал им больше самостоятельности…
– Об этом не может быть и речи, – покачал он головой. – Они и так постоянно дерутся между собой. А если я дам им самостоятельность, они вовсе друг друга уничтожат!
– Ну и пусть! Зато тогда мы с тобой будем вместе! – она улыбнулась.
– Не смей так говорить! – нахмурился он. – Они – моё детище! Я создал их не для того, чтобы они перегрызли друг друга. За ними обязательно нужно наблюдать… хотя бы на первом этапе. Позже, когда они немного разовьются, можно будет дать им немножко свободы.
– Хоть бы скорее наступило это «позже», – вздохнула она, и глаза её вновь наполнились слезами. – Я так по тебе скучаю!
– Ну-ну, не плачь, моя маленькая! – он хотел прикоснуться к её щеке, но посмотрел на испачканные руки и поднялся. – Пойду, помоюсь.
– Я согрела воду! – с готовностью поднялась она. – Я так ждала тебя! Может, потереть спинку?
– Не сегодня… я очень устал.
– Ужин на плите, тёплый. Я поставила режим ожидания.
– Что бы я без тебя делал? – он шагнул к ней, но она отстранилась:
– Пойди, помойся. Ты совсем грязный. Из-за них…
– Скоро это закончится…
Он прошёл в ванную. Послышался плеск воды. Она вязала.
Потом он вышел из ванной и, запинаясь, сказал:
– Дорогая, знаешь, что?.. Пожалуй, я пропущу ужин. Лягу так. Оказывается, я смертельно устал…
– Милый! – она снова едва не заплакала. – Я так старалась, готовила…
Она бросилась к нему, поцеловала в щёку, заглянула в глаза.
– Иди, ложись! – прошептала она. – Ты действительно устал… Я приготовлю тебе что-нибудь с собой на завтра.
– Я позавтракаю сегодняшним ужином, – кивнул он.
– Нет, я приготовлю тебе туда… на работу… Только постарайся всё съесть, не приноси обратно, как вчера.
– Хорошо, – он снова кивнул. Не стоит говорить ей, что и сегодня он не нашёл времени, чтобы пообедать. Хорошо, хватило ума скормить приготовленное своим подопечным.
Пошатываясь, он направился в спальню.
Когда она закончила все дела и пришла к нему, он уже спал. Раскинувшись на всю кровать, разбросав руки и ноги, совсем не оставив для неё места.
Она с любовью посмотрела на его осунувшееся лицо, на сдвинутые в заботе брови… и в её сердце вновь проснулась ненависть к мелким незначительным существам, которые каждый день отнимают у неё мужа. А ведь он мог быть рядом с ней круглые сутки!
А он бросает её из-за них. Целыми днями пропадает там, внизу. Строит им дома, пашет землю… как будто они сами не могут. Да они просто не хотят учиться! Они тупые и злобные твари!
Если бы их не было, он всегда был бы только с ней!
Она сдвинула брови – в точности как у него – и решительно зашагала в свою личную гардеробную. Доступ сюда был закрыт для всех, даже для него. Он не протестовал: у женщин обязательно должны быть свои секреты.
В гардеробной она открыла потайную дверцу и принялась экипироваться: надела боевой скафандр с экзоскелетом, вставила в держатели снаряды и самонаводящиеся ракеты, подвесила к локтям термические бомбы. Взяла в руки термоизлучатель и реактивную пушку.
Она ненавидела этих существ и хотела всех уничтожить.
Собравшись, она подошла к огромному зеркалу, увидела в нём грациозную и смертоносную фурию, и прошептала:
– Это моя работа!
Время остановилось. Муха, прицелившаяся сесть Павлу на лицо, замерла в воздухе, растопырив лапки и крылышки. Толстый эсэсовец, лениво зевающий на стуле, застыл с открытым ртом, продолжая держать в руках дубинку. Этой дубинкой он только что сломал Павлу два ребра, и решил малость передохнуть.
Второй эсэсовец неподвижно наклонился над ящиком с медицинскими инструментами. Словно обдумывал новую пытку.
Третий… третий эсэсовец двигался. Самый маленький, в фуражке с высокой тульей, он сохранял скучающее выражение лица во время всего допроса, но сам в процесс не включался.
Сейчас же на лице его появилась лёгкая заинтересованность.
Павел осторожно обвёл взглядом комнату: что в ней ещё изменилось? Это было единственное движение, не вызывающее боли. Поэтому если он тоже сохранил возможность перемещения, проверить другими способами не мог. Или попробовать, превозмочь?
