На мгновение во мне всколыхнулась злость, но когда я посмотрел на него, она уже прошла.
— Наверное, ты прав, Бен.
— А так город, по крайней мере, сделал грязную работу сам вместо того, чтобы оставлять ее тебе.
И опять он был прав. Тем не менее, ощущение несправедливости оставалось. Не исключено, что эти пришлые здоровы, что никакой опасности они не представляют, а значит, могли бы прожить здесь лет двадцать, не проявив никаких симптомов.
Крики вскоре переросли в рев. Двери суда распахнулись, и из здания вышли несколько полицейских и члены Совещания. Они расселись по машинам и уехали.
— Похоже, решение принято, — заметил Бен и скривился, словно на язык ему попала какая-то гадость. — Думаю, они вынесли Финчу смертный приговор.
Насчет смертного приговора он не ошибся, но кто мог представить, что это еще не самое страшное.
— Собираешься писать об этом в газете?
— Нет, редактор ведет это дело сам.
Это был один из тех случаев, когда любопытство подталкивает тебя вперед, иди, узнай, что там случилось, но в глубине души ты сознаешь, что не желаешь ничего знать. Финча признали виновным, и какое бы наказание ему не определили, каждый понимал, что оно будет суровым. Бен употребил слово «драконово». Я не вполне был уверен в его значение, но звучало оно жестко и зловеще.
Возбуждение собравшейся публики передалось и моему другу. Он поднялся и начал расхаживать взад-вперед, ероша и без того всклокоченные волосы.
Толпа зашумела. Послышались крики: «Выведите его! Давайте сюда Финча!»
Судя по всему, большинство склонялось к тому, чтобы растерзать старика на месте.
Потом началось что-то непонятное. Что-то, отчего мне стало как-то не по себе. Я встал. За зданием суда есть открытая площадка, которая зовется Садом Мира. Скульптуры взявшихся за руки детей, фонтан, огороженная лужайка с цветущими вишневыми деревьями. Есть там и нечто вроде сложенного из кирпича возвышения, платформы высотой по пояс взрослому человеку. Раньше на ней устраивались разные представления. Например, в прошлое Рождество местные детишки проводили церковную службу с пением. Если потесниться, на платформе поместился бы хор человек в двадцать. Для удобства выступающих на нее с обеих сторон вели бетонные ступеньки.
Всего несколько минут назад по площадке бегали, выкрикивая всякие гадости в адрес Финча, несколько мальчишек, теперь вышедшие из здания полицейские очистили возвышение и образовали вокруг него кордон.
Бен сглотнул. Руки у него дрожали сильнее обычного.
— Господи, уж не собираются ли они расстрелять Финча прямо здесь.
— Может, уйдем отсюда, — предложил я. — Ничего приятного нас не ждет.
— Нет. — Голос его дрожал, но решение он уже принял. — Нет. Я хочу увидеть все до конца. А потом опишу эту историю в газете. Я пристыжу Салливан, пусть всем горожанам будет стыдно.
Но жители Салливана не проявляли ни малейших симптомов стыда или даже сомнения. Из здания суда вышли еще несколько человек, встреченных аплодисментами и приветственными криками. Они вынесли стол. Громоздкий, прочный, не менее восьми футов в длину, с шестью похожими на ствол дерева ножками, настоящая антикварная вещь. Чтобы поднять его на платформу, ребятам пришлось немало повозиться. Через минуту еще двое парней притащили доску, оказавшуюся на самом деле дверью, снятой, по-видимому, с какого-то кабинета.
— Что, черт возьми, они делают? — Бен озадаченно покачал головой.
— Не знаю, но приятного ждать не стоит.
Толпа с криками подалась к площадке. Возбуждение нарастало. В воздухе запахло местью.
На протяжении следующего получаса разгоряченные зрители стали свидетелями некоей таинственной, если не сказать жутковато-непонятной, активности. Сначала подъехал грузовик с кирпичами. Потом к сцене подкатила машина скорой помощи.
Ясно. Теперь я все понял. Финча выведут на возвышение. Расстрельная команда готова. Пли! — старик падает. Тело загружают в машину скорой помощи. Спектакль окончен, господа. Смотреть больше нечего.
Но они спланировали кое-что похуже.
Мисс Бертолли ловко поднялась по ступенькам, подошла к столу. Словно в ожидании скорых похорон, она была во всем черном. Еще один член Совещания, в котором я узнал Кроутера-старшего, подал ей подключенный к усилителю микрофон.
Толпа мгновенно смолкла, едва женщина начала говорить.
— Послушайте меня, пожалуйста… будьте добры, минуточку внимания. Спасибо. Сегодня черный день для Салливана. Но самое мрачное впереди. Сегодня мы должны осуществить акт, который навеки запечатлится в нашей памяти. Потому что мы не можем допустить повторения преступления, совершенного Чарльзом Финчем. Если подобное случится еще раз, если чужаки будут допущены в наш город, единственное в округе безопасное место, это станет концом для всех нас. Мы не можем позволить себе такое. Никто из нас не хочет смерти наших жен, мужей или детей. Пусть же все знают: Финч признан виновным в том, что подверг опасности заражения город Салливан. Чужаки могли быть инфицированы; существовал риск того, что они заразят и нас. К счастью, эти люди не сходили с яхты, поэтому вероятность проявления болезни невелика. На заседании Совещания с присутствием судьи Абрахамса принято решение, что наказание за это ужасное преступление против всего сообщества должно быть самым жестоким из имеющихся в нашем распоряжении. Смерть. — Она сделала паузу и обвела собравшихся холодным взглядом, возможно, отыскивая признаки несогласия. Таковые отсутствовали. Люди согласно кивали. Какой-то мужчина крикнул: «Правильно!»
— Однако, — продолжила мисс Бертолли, и ее усиленный динамиком голос эхом загремел между домами, — нам представляется, что казнь для Финча — наказание недостаточное. Если он умрет сейчас, то фактически избежит мук совести, которых заслуживает своим деянием.
Мы с Беном переглянулись. О чем это она говорит? Уж не рехнулась ли бывшая адвокатесса?
— Исходя из вышеизложенного… — Ее голос спугнул голубей, сидевших до того на крышах, — смертная казнь будет применена к дочери Чарльза Финча, Линн Маргарет Вагнер.
Дождались. Безумие началось. Сердце застучало, накачивая вены яростью, и я, сжав кулаки, двинулся к сцене.
— По решению Совещания приговор будет приведен в исполнение немедленно.
Я слышал слова… слышал их отчетливо и ясно, но они почему-то утратили всякий смысл. Чувство было такое, словно в привычную реальность ворвался некий страшный кошмар.
А женщина все говорила и говорила этим бесстрастным, ледяным голосом служителя закона.
