— Ну и? Живой мир видится нам не так ясно, как раньше. И что с того?
— Это значит, что из двух миров главным для нас является Междумир.
— Это ты так думаешь.
Алли рассчитывала, что вот сейчас её собеседница взовьётся на дыбы, и они устроят славную перепалку, но безграничность терпения Мэри можно было сравнить только с вечностью самого Междумира. Она указала на город за окном и всё тем же мягким, обходительным тоном сказала:
— Ты видишь всё это? Через сто лет этих людей здесь не будет, многие постройки снесут, чтобы освободить место для новых. А вот мы по-прежнему будем здесь — так же, как сейчас. И эта башня неизменно будет стоять здесь — так же, как сейчас. — Она обернулась к Алли. — Только то, что имеет непреходящую ценность, переходит в Междумир. Это благословение, что нам позволено существовать здесь, и кощунственно пятнать его мыслями о том, чтобы отправиться в свой бывший дом. Это место, этот мир будет твоим настоящим домом гораздо дольше, чем так называемый «живой мир».
Алли окинула взглядом мебель в помещении.
— И этот жалкий складной стол, по-твоему, имеет непреходящую ценность?
— Значит, кому-то он был очень дорог.
— Или, — не сдавалась Алли, — он проник сюда через какой-нибудь случайный междуворот. — Она кивнула на одну из книг Мэри. — Ты сама писала, что такое случается.
Мэри вздохнула.
— Да, писала.
— Поправь меня, если я неправа, но не противоречишь ли ты сама себе?
И опять Мэри сохранила самообладание. Алли должна была признать, что её оппонентка хорошо держит удар.
— Как я погляжу, ты достаточно сообразительна, чтобы понять — простых ответов не существует. Действительно, такое случается — вещи совершают переход по чистой случайности.
— Ага! Значит, может статься, что то, что мы угодили сюда — никакое не благословение, а чистая случайность.
— Даже случайности происходят согласно божественной воле.
— Но тогда они уже не случайности, разве не так?
— Думай что хочешь, — отвечала Мэри. — Вечность такова, какова она есть, и ты ничего не сможешь изменить. Ты теперь здесь, и должна извлечь из этого максимальную пользу. Я могла бы тебе помочь, если ты не будешь против.
— Хорошо, но ответь мне на один вопрос: есть ли выход из Междумира?
Мэри ответила не сразу. На мгновение у Алли даже мелькнула мысль, что вот сейчас ей откроют нечто, чего нет ни в одной из книг Мэри. Но всё, что она услышала, было:
— Нет. И когда придёт время, ты сама убедишься, что это истина.
* * *
Прошло всего несколько дней, а Ник, Любисток и Алли уже узнали всё о том, как протекает жизнь в месте, где царила Мэри. Ничего сложного. День за днём с утра до вечера дети играли в мяч, пятнашки, прыгали через скакалку на площади, а когда становилось темно, собирались на семьдесят третьем этаже и слушали рассказы старших ребят, или играли в видеоигры, или смотрели единственный телевизор, который Мэри удалось раздобыть. Как поведала им Мидоу, существовали люди, странствующие по всему свету в поисках перешедших вещей, которыми они потом торговали с Мэри.
Один из этих людей, которых все называли Искателями, и принёс сюда телевизор. Вот только показывал он лишь те шоу, что передавали в тот день, когда он перешёл: каждый вечер, в самое лучшее время шли одни и те же старые серии «Корабля любви» и «Счастливых дней», и так будет продолжаться, по всей вероятности, до конца времён. Удивительно, но находились ребята, которые смотрели их — каждый день без исключения. Как заведённые.
Несколько дней Ник тоже смотрел телек. Больше всего его привлекали старые рекламы и новости. Это было сродни путешествию на машине времени. Но даже путешествия во времени приедаются, если ты всё время попадаешь в один и тот же день — 8 апреля 1978 года.
Алли предпочла не смотреть телевизор. Она уже ощутила: не всё, ох не всё ладно в Мэрином королевстве! — хотя ещё и не могла толком определить, что именно в нём не так. Что-то в том, как маленькие девочки прыгали через скакалку, что-то в том, как одни и те же детишки каждый день смотрели одни и те же передачи по телеку, было не то…
А Ник? Если он и ощущал, что что-то не в порядке, для него это не имело значения: всё затмевала Мэри. Мэри, которая прежде всего пеклась о других, и только потом о себе; которая окружала малышей заботой, и те чувствовали, что их любят и охраняют; которая приняла живейшее участие в его, Ника, судьбе…
Мэри никогда не упускала случая подойти к нему и расспросить, как дела, как самочувствие, о чём он размышляет, что нового узнал. Они вместе обсуждали книгу, над которой она в настоящее время работала, вместе строили догадки, почему в Междумире нет семнадцатилетних — ведь всем известно, что официальный возраст, после которого человек считается взрослым — восемнадцать.
— Вообще-то это не совсем верно, — рассуждал Ник. — Это возраст, когда разрешается избирать, но для алкоголя установили другую планку — двадцать один. А евреи считают, что взросление начинается в тринадцать. Кстати, я точно знаю — здесь есть несколько еврейских ребят, которым четырнадцать.
— Всё равно — это не объясняет, почему детям старше, чем мы, не разрешён доступ в Междумир.
«Разрешён доступ в Междумир…» Звучит куда лучше, чем «Заблудился по дороге в царствие небесное». Ник по своему характеру был склонен к мрачному настроению и пессимизму, поэтому позитивный ход мыслей Мэри был для него радостным откровением.
— Может быть, — предположил он, — всё дело в самой личности? Ты становишься взрослым тогда, когда перестаёшь думать о себе как о ребёнке?
Вари, неизменно торчащий у двери, фыркнул. Он постоянно фыркал, что бы Ник ни сказал.
— Вари, будь любезен, — одёрнула его Мэри. — Здесь каждый вправе высказывать любые мысли.
— Даже дурацкие? — съязвил Вари.
Ник никак не мог понять, почему Мэри терпит постоянное присутствие этого клопа. Нет, он, конечно, обладал музыкальным талантом, но характерец у недоростка был невыносимый.
Мэри повела Ника показать, как делаются её книги. Издательство располагалось на шестьдесят седьмом этаже. В обширном помещении за партами сидело человек тридцать — словно здесь проходил школьный урок каллиграфии.
— Печатный станок нам пока ещё не попался, — пояснила Мэри. — Но это ничего. Им нравится переписывать книги от руки.
Судя по всему, так оно и было. Дети, казалось, с головой ушли в свою работу и делали её на совесть — как писцы в старину, переносящие текст на пергамент.
— Работа вошла у них в привычку, — сказала Мэри. — Жизнь, организованная по определённому, раз навсегда установленному образцу, даёт им покой и радость.
