Никогда еще Стендаль не бил человека по лицу. Впрочем, еще никогда ему не приходилось быть невидимым. Но торжества он не испытывал, хотя и знал, что поступил правильно. Поэтому сказал:
– С дороги!
Звуку его голоса безропотно подчинились все.
Стендаль пошел прочь из кабинета, и затем ему повезло: он вновь обрел свой облик, когда уже проходил мимо Виктории.
Девица ахнула, потому что человек возник совсем рядом – внезапно, из воздуха. Спокойно вышел из-за стойки, пересек полупустой зал и скрылся за входной дверью.
Тут же к Виктории подбежал начальник охраны и завопил:
– Он тут проходил?
А Стендаль уже шагал через площадь…
…Сорок лет назад Сенька Косой бил кулаками Верочку из второго подъезда, а два его помощника стояли рядом и хохотали. И тогда Миша Стендаль, сжимаясь от страха, подбежал к ним и сказал:
– Сеня, не надо, а?
Верочка плакала. Сенька оттолкнул ее, оттолкнул специально так, чтобы она упала на битый кирпич. Потом повернулся к Стендалю:
– Тебе больше всех нужно? – И как следует врезал ему по лицу.
Он расквасил Мише нос, а помощнички довершили дело. Стендаль не ходил в школу два дня, а маме сказал, что сам упал. Ну а Верочка? Верочка убежала, но с тех пор обходила Стендаля стороной. Через несколько лет она сказала ему: «Я так боялась, что ты снова будешь за меня заступаться! Мне тогда не жить, и тебе не жить!»
Вот с тех самых пор Стендаль лелеял месть…
Теперь он уселся на скамейку на противоположной стороне площади и с удовольствием наблюдал, как к банку подкатила «скорая». Через несколько минут вывели Сеньку с забинтованным лицом.
И Мише Стендалю вдруг стало грустно. Потому что, да, справедливость восторжествовала, но восторжествовала лишь наполовину. Ведь никто не видел, как он, Миша Стендаль, через сорок лет отомстил гаду. Никто не видел!
Гаврилов, мужчина в расцвете лет, выскользнул из здания Гуслярской академии и, миновав бандитов и кордоны прессы, невидимо остановился под облетевшим ясенем, посаженным еще последним городским головой, который возжелал было превратить Великий Гусляр в цветущий рай заморских деревьев. Теперь Гаврилов размышлял, как ему использовать этот временный дар, и мысли его были об одном – вернее, об одной: невесте Татьяне, девушке вдвое его моложе, однако серьезной, завершившей образование в речном техникуме и желавшей, по ее словам, создать семейную ячейку. Гаврилов же, ранее претерпевший узы неудачного брака, теперь к жизни относился с опаской. Вот и не торопился с оформлением отношений, в ответ на что Татьяна не соглашалась на интимную связь.
В общем, стоя под опавшим ясенем, Гаврилов вытащил мобильник и набрал номер Татьяны.
Та откликнулась сразу.
– Как ваше заседание? – спросила она.
– Ну… уже закончилось.
– И что решили?
– Решили?.. – И тут Гаврилову пришла в голову идея. Она, эта идея, и заставила его на время замолчать.
– Ну так что? – заторопила Татьяна. – Что случилось?
– Да нет, ничего, – ответил Гаврилов, быстро соображая.
– Ты ко мне придешь?
– Ты одна?
– У меня Дарьюшка.
Ох! Дарьюшкой звалась та нежелательная подруга, которая не уставала твердить, что Татьяна заслуживает куда лучшей участи, чем сорокалетний, без перспектив и достатка жених Гаврилов. Сама Дарьюшка уже два раза неудачно вила семейное гнездо, но вылетала из него без морального удовлетворения. И хоть она твердила, что заботится об устройстве Татьяниного счастья, однако, по сути, делала все, чтобы Татьяна осталась ее истинной подругой, то есть одинокой женщиной.
– Тогда я потом зайду, – сказал Гаврилов, узнав, что у Татьяны сейчас эта самая Дарьюшка.
Как-то нехорошо, лживо он это сказал, поэтому Татьяна заподозрила неладное.
– А как Академия заседала? Что решили с женщиной без головы?
Татьяна имела в виду Ксению.
– А, все чепуха! – как отрезал Гаврилов и отключил мобильник.
Дарьюшка вопросила спокойно:
– Чем-то он недоволен?
В полной руке она держала чашку с чаем. Мизинец же был отставлен далеко в сторону, для изящества.
– Нет, – промолвила Татьяна. – Он лукавит. И дело чести догадаться, почему мужчина лукавит.
Татьяна была разумной и рассудительной не по летам. А Гаврилов тем временем спешил именно к ней.
Он взбежал на второй этаж и минуты две восстанавливал дыхание. Отдышался, достал ключ (у него был ключ от квартиры возлюбленной) и осторожно, беззвучно открыл дверь. Женские голоса, доносившиеся из комнаты, смолкли. Неужели его услышали?.. Но нет, разговор возобновился.
Так же осторожно Гаврилов вошел в комнату и остановился у притолоки.
Вот они, подружки! Справа на диване сидит белокурая, в аккуратно завитых локонах, пай-девочка. Это Танечка, голубоглазое чудо. Напротив, на единственном стуле – ее злая подружка, курносая, склонная к пышноте брюнетка. Это Дарьюшка.
Гаврилов застыл в дверях, стараясь никак не выдать себя. А женщины вновь заговорили.
– Меня смутил этот телефонный звонок, – сказала Татьяна. – Как бы ему не навредили.
– Ничего с твоим сокровищем не случится! – отмахнулась Дарьюшка. – Они, наверное, все пошли пиво хлестать. Ты же знаешь этих мужиков!
– Коля не такой, – тихо возразила Татьяна и слегка дунула на кончик локона. Локон закачался, как елочная игрушка. – Коля никогда пиво не хлещет.
– Значит, в карты режется.
– Нет! – с намеком на раздражение ответила Татьяна. – Мой Гаврилов – счастливое исключение среди мужчин.
– Еще бы! – вздохнула Дарьюшка, и это вышло у нее так противно, что Гаврилов еле удержался, чтобы не запустить в нее вазой, которая стояла на столе. – Он свою жизнь уже прожил в разврате и беспутстве, а теперь ему, конечно, хочется чего-то свеженького, нежного. Вот как ты, моя подруга. Учти, он надругается над тобой, а потом бросит.
– Как ты только смеешь, Дарья! Что ты о нем знаешь!
– А что ты знаешь? Может, он за твоей квартирой охотится?
– У него квартира получше моей. Мы уже договорились, что будем жить у его мамы.
– И ты в это поверила?
– Я верю каждому слову, каждому вздоху моего Гаврилова. Он хрустальный человек.
– Неужели ты так полюбила этого недостойного типа?
– Не смей называть его типом!
И тут уж не выдержали нервы у Гаврилова. Он набрал горлом воздуха и крикнул, вторя Татьяне:
– Не смей называть меня типом!
– Ах! – дуэтом воскликнули женщины.
И увидели: в проеме двери образовался, словно из небытия, сам Гаврилов, поскольку именно в этот момент к нему вернулось его обличье.
Шок прошел, и Татьяна гневно сказала:
– Ты подслушивал! Да?
– Нет, чесслово, я только что вошел! – ответствовал Гаврилов и уже сам был готов поверить в свои слова.
