Они вернулись в первый зал, где Ди показал Сюэли дверь на лестницу.
— А вот туда вам бы лучше не ходить, там у них на складе один мастер боевых искусств живет, буйный очень. Он иногда демонов видит и сразу в них ножи бросает, — сказал он и поправил шелковый шарфик. — Зайдем через недельку? Они получат свежие… Нет, — оборвал себя на полуслове. — Мы же не торчки какие-нибудь.
Позже Сюэли и аспирант Ди не раз встречались за партией в вэй-ци.
Поздно вечером раздавалось пыхтение и скрежет, это Ху Шэнбэй, сосед Сюэли по общежитию, повернутый на фэн-шуе, двигал кровать. Он двигал ее туда, где, как ему казалось, к нему пойдет поток энергии ци. Потом он начинал перевешивать дверь. Затем, в три часа ночи, он стучался к Сюэли с компасом, ба-гуа и благовониями в руках и говорил:
— Слушай, извини, я тут подумал: если я помещу у тебя под кроватью слиток серебра, то энергия ци как раз окажется направлена… если на подоконнике насыпать немного серы… и все это заземлить…, - с этими словами он лез под кровать.
Тут заходил аспирант Ди в шелковом халате с пионами и усаживался в непринужденной позе на единственный стул.
— Заземлять нужно солью, а не серой, — говорил он. — Если серой, то воняет и невозможно спать. И вообще, дорогой Шэнбэй: хотите хорошей ци — спите на балконе, вон, между двух статуй. Повесьте гамак между рабочим и колхозницей, вот вам баланс инь и ян, хорошая ци…
— Это дурдом, — Сюэли садился на постели. — Мне с утра нужно пересказывать текст, огромный. Объясните мне, пожалуйста, раз уж вы всё равно здесь: зачем святой Георгий убил дракона? Как эта идея могла прийти ему в голову?
— Вот это должен быть основной вопрос к тексту, — говорил Ди. — Карма. Что-то с кармой.
В первые же месяцы обучения Сюэли сделал одно самое неожиданное приобретение. В их группе была Китами Саюри, японский стажер-океанолог. Ее влили в эту группу, потому что она могла вечером по четвергам, потому что она находилась на уровне первого тома учебника "Умом Россию не понять" — словом, по тысяче причин, не имеющих никакого смысла, которые все вместе можно обозначить словом «судьба». Саюри была потомственным океанографом, родилась в исследовательской подводной обсерватории, выросла на постоянной океанологической станции в открытом океане и сейчас, в августе, приехала с направлением от Института океанских исследований, прямо с практики на гидрологической станции, непосредственно вынырнув из океана. Ее заколки в виде медуз и морских звезд, казалось, налипли оттуда же, просто она не вычесала их. Некоторые ее струящиеся юбки хотелось отжать.
При первом знакомстве она встала у доски в белых гольфах и клетчатой форме и аккуратно прочла по листочку:
— Мы занимаемся измерением поверхностных течений (по сносу судов и методом бутылочной почты) и течений на глубинах (вертушками, подвешиваемыми к заякоренным буям, и поплавками нейтральной плавучести с акустическим прослеживанием), визуальной оценкой волнения и измерением его волнографами, оценкой цвета воды и измерением ее прозрачности по глубине видимости погружаемого белого диска. Еще гидроакустические измерения, характеристики льда, пробы грунтов и биологические образцы.
Как выяснилось позднее, по-русски не знала она ничего, кроме алфавита.
Как только уехал Накамура-сэнсэй, сопровождавший группу японских студентов, оказалось, что у них было прошито только два режима: ничего нельзя- и можно всё. Очень хорошо это было видно по Киёси из той же группы: сначала он ходил на занятия в тридцатиградусную жару в костюме-тройке при галстуке, застегнутый на все пуговицы, тщательно подстриженный, с наглаженными стрелками. Когда уехал Накамура-сэнсэй и все немного расслабились, он стал присматриваться к тому, как одеты другие его сверстники. Обнаружил, что есть люди в джинсах и в майках. На следующий день он пришел с волосами, крашеными в рыжий и зеленый цвет, в кожаной жилетке на голое тело, на каблуках, с талисманами и в цепях. Промежуточных стадий, как выяснилось, у него не было.
Нечто подобное произошло и с Саюри. Она взъерошилась и превратилась в гарпию — точнее, в сфинкса, но с бешеным темпераментом.
Сюэли со своим древним имперским сознанием относился к японцам как к небольшому нарыву на пальце: непонятно откуда взялось (вчера еще не было) — раздражает ужасно — вроде плоть от плоти, клетки того же организма, но поражены какой-то болезнью — скорей бы уж прошло. Совершенно понятно, что он не стремился сблизиться с барышней-мононоке.
Мононоке же, окинув его взглядом из-под челки, напомнившим ему какую-то утопленницу из колодца, которая вылезала из телевизора, решительно остановила на нем свое внимание. Больше всего Сюэли не любил возбуждать национальную рознь, но бодрые высказывания Саюри о величии Японии вызывали слишком много ассоциаций. К тому же, говоря о том о сем, она пыталась прилепить ему на грудь кавайный бантик.
— Вы представляете собой мелких варваров на малоизвестных островах. Научитесь сначала причесываться хотя бы, — бесстрастно заявил Сюэли и двумя пальцами вынул у нее из волос морского конька.
Саюри любила поговорить с ним о неповторимости японской культуры, но хорошо образованный Cюэли всегда не задумываясь указывал источник заимствования. Таким образом отмел он бонсаи, Кабуки, икебана, фурошики, бэнто, го, оригами и психологизм в литературе. Когда же Саюри что-то заикнулась про эротические мотивы в искусстве, он увел ее в свою комнатку в секторе Б, прикрыл дверь и через час ласково сказал ей: "Ну, ты согласна, что у вас сплошное варварство?" — «Варварство», — потрясенно кивнула она.
Больше кавайные вязаные бантики не преследовали Сюэли.
Хотя Сюэли спал с бешеной японкой, он никак не мог запомнить ее имя. Он называл ее то Китано, то Татами, Такеда, Икеда, Юме, Юми, Юки, Киюки. При этом он всегда был с ней изысканно вежлив, а говорили они по-русски.
— Послушайте, Мэгуми-сан, вы не позволите мне провести полчаса за чтением грамматики в спокойной обстановке?
— Почему, ну почему ты не можешь запомнить мое имя?? — топала ногой Саюри.
— Мне хочется называть тебя разными именами, — проникновенно отвечал он, беря ее за края воротника и подтаскивая к себе.
В конце концов он прозвал ее Цунами, чтобы не вспоминать каждый раз, как ее зовут. Цунами-сан.
Немила Гориславовна (по русскому языку) требовала очень сурово, но свое дело знала твердо. Преподавала она иностранцам лет сто, видела студентов в том числе и из таких стран, которых теперь уже не было, потому что те коралловые острова в Океании уже лет шестьдесят как полностью ушли под воду. Все их проблемы и ошибки она предвидела заранее, удивить ее бредовым сочинением было невозможно. Она могла вести в смешанной финско-итальянской группе и при этом следить за тем, чтобы выход в речь у студентов происходил приблизительно одновременно. Время от времени она стучала согнутым корявым пальцем по лбу Сюэли.
