Жанна — художник. Она же фотограф, секретарь экспедиции. А еще — жена Клинцова. Владимир Николаевич в разговорах с Клинцовым называет Жанну непременно молодой и красивой женой. Американцы обращаются к Жанне так, как отрекомендовал ее им сам Клинцов: мадам Клинцова, делая при этом ударение на первом слоге фамилии.
Жанна вернулась, стуча по деревянному полу башмаками. Не зажигая света, подошла к окну и отдернула шторку.
— Посмотри, — сказала она Клинцову. — Что это такое? Клинцов уловил в ее голосе тревогу, даже испуг.
— Где? — спросил он, переворачиваясь лицом к окну.
— Там, — ответила Жанна. — Подойди.
Клинцов встал, нащупал ногами тапочки и подошел к Жанне, став у нее за спиной.
— Видишь? — спросила Жанна шепотом.
— Что?
— Жанна вместо ответа отодвинулась на шаг в сторону.
— Ничего не вижу, — с досадой произнес Клинцов, подумав, что Жанна его просто разыграла: за ней это водилось, она считала Клинцова лежебокой и уже не раз обманным путем вытаскивала его из-под одеяла.
— Ты не туда смотришь, — торопливо и зло сказала Жанна. — И вообще, проснись! Посмотри вверх! Верх там, где небо! Видишь теперь?
«Боже, почему она злится? — подумал Клинцов. — Да, я немного медлителен. Но ведь я почти стар, во всяком случае не мальчик, не студентик. Могла бы мне это простить, тем более, что виноват не я, а время, которое старит всех…» В конце этой невеселой мысли должна была появиться Жанна, какой она станет через двадцать лет, но мысль Клинцова осталась незаконченной: он увидел то, что должен был увидеть.
Там, где во все предыдущие ночи он видел черное небо в звездах, он увидел беспорядочное скольжение и кувыркание мутно-багровых пятен.
— Странно, — сказал он. — Первый раз вижу.
— И так по всему небу, — отозвалась в темноте Жанна. — Страшно смотреть.
— Зарницы? — предположил Клинцов. — Над пустыней пыльная мгла, а выше — беззвучные вспышки молний? Может ли такое быть? Не припоминаю, — он замолчал, прислушиваясь, не веря собственному предположению.
— Да, никакого грома, — сказала Жанна. — Вся эта чертовщина — в полной тишине… Жутко.
— Какое-нибудь редкое явление… Надо разбудить Владимира Николаевича и американцев. — Клинцов включил свет и принялся быстро одеваться. — Надо чтоб все увидели. А то скажут потом, что нам почудилось, что это летающие тарелки. И ты одевайся, — сказал он Жанне и задержал взгляд на ее лице.
— Ты что, Жанна? — поразился он произошедшей в ней перемене: Жанна стояла, прижавшись спиной к стене, ее побелевшие пальцы судорожно комкали на груди халат, в глазах был ужас. — Ты что? — он шагнул к ней и взял за плечи. — Что тебя так испугало? Ведь это наверняка чепуха какая-нибудь. Может быть, вырвались где-то светящиеся газы. Или преломляется в разнотемпературных потоках атмосферы далекая заря — своеобразный световой мираж…
— Заря? — Жанна сняла его руки со своих плеч. — Заря в три часа ночи? О чем ты говоришь?!
Клинцов взглянул на свои часы: они показывали четверть четвертого.
— В пустыне все может быть, — старался успокоить Жанну Клинцов. — Потому что это — пустыня, почти другая планета. Здесь все может быть, всякие чудеса.
— А мне страшно, — сказала Жанна. — Мне очень страшно. Я подумала об атомной войне.
— Фу! — попытался засмеяться Клинцов. — Какие глупости, Жанна! Какая война?! Бог с тобой! Придет же такое в голову! Одевайся. А я пойду будить народ.
В тамбуре Клинцов надел сапоги, по привычке снял с вбитого в стену гвоздя электрический фонарик и вышел за порог, подумав о том, что сейчас он посмотрит вверх и не увидит ничего необыкновенного — будет привычное бархатно-черное небо, усыпанное, как всегда, мириадами звезд. Тем сильнее его поразила действительная картина: от горизонта до горизонта низкое небо кишело грязно-желтыми и багровыми пятнами. Они пульсировали, слипались, пожирали друг друга, дробились и рвались на клочья, увлекались потоками и вихрями, зловеще-беззвучные, словно порождение кошмарного сна. Они не освещали землю. На земле не было ни бликов, ни теней. Домик американцев, который стоял в десяти-пятнадцати метрах от домика Клинцова, был совершенно неразличим в темноте. И только вершина холма с отвалами земли у раскопов, казалось, выела из грязного месива неба заметный кусок, и теперь на том месте зияла чернотой зубчатая пирамида. Противоположная холму восточная часть горизонта светилась узкой желтой полоской, словно остывающий шов электросварки. Воздух был неподвижен и горяч. В нем угадывался, или это только казалось Клинцову, запах каких-то медикаментов, смешанный аптечный дух.
Клинцов включил фонарик. Конус света мгновенно выхватил из темноты домик американцев, точнее, дощатую стену и дверь. От домика шарахнулась какая-то тень: шакалы еженощно бродили вокруг лагеря экспедиции в поисках случайной поживы.
Выключив фонарик, Клинцов еще какое-то время смотрел на небо. Оно все так же клубилось и мерцало, не предвещая никаких перемен. И Клинцов подумал, что он является свидетелем если не космического, то глобального явления — таким грандиозным и впечатляющим ему виделось оно. Страха он не испытывал, но все в нем как-то насторожилось в предчувствии надвигающейся беды, насторожилось и замерло в ожидании ответа на один-единственный вопрос: что это? Мысль Жанны об атомной войне уже не казалась ему нелепой…
Клинцов обошел свой домик и постучался в дверь с противоположной стороны. Сборный деревянный домик был разделен стенкой на две равные половины, одну из которых занимали Клинцов и Жанна, другую же — Владимир Николаевич Глебов и студенты Коля и Толя. На стук, как Клинцов и ожидал, отозвался Владимир Николаевич. Он включил в тамбуре свет и открыл дверь, не спросив, кто стучится. Борода и усы его были смяты, седые буйные волосы всклокочены. Он посмотрел на Клинцова сонными глазами, широко зевнул, тряся головой, сказал:
— Добро пожаловать, Степан Степанович, черт вас принес в такую рань! Я как раз сон видел потрясающий, всемирную катастрофу… А что это от вас лекарством каким-то разит? Вы что принимали? Вы заболели? Или ваша молодая и красивая жена?
— Все не то, — остановил Глебова Клинцов.. — Я разбудил вас, чтобы вы посмотрели на небо.
— Это зачем еще, на небо? — искренне удивился Владимир Николаевич. — Какая такая в этом срочная необходимость? Да и что я могу там увидеть? Разве что, конечно, какой-нибудь знак господень…
— Именно, знак.
— Ах, Степан Степанович, — вздохнул Глебов, не собираясь выходить из тамбура. — Охота же вам меня морочить… Говорите скорее, что вам надо, и удаляйтесь, батенька, удаляйтесь к своей молодой и красивой жене, а нам дайте еще поспать в нашем диком холостяцком одиночестве. Так что, Степан Степанович? И чем это, черт возьми, от вас пахнет? Что случилось?
