Анатолий Ириновский - Жребий

— Хэ! — сказал Тимофей Сергеевич. — Вот это встреча! Как в кино! А ну отойди от меня, я хоть гляну на тебя.

Мужчина отошел: среднего роста, худощав, козлиная бородка, несколько сутуловат; черная шляпа, черный плащ, черные туфли, даже трость черная — полная экипировка.

"Псих! — заключил Нетудыхин. — Не иначе. Как бы мне от него отделаться?"

— Ну и что? — сказал Тимофей Сергеевич. — И чем ты можешь доказать, что ты… Как ты себя назвал?

— Сатанаил.

— Да, Сатанаил. Чем?

— А что бы вы потребовали в доказательство? — спросил мужчина в черном, опять несколько наклоняясь и тем самым чем-то напоминая манеру обращения официантов. — Ваше желание будет исполнено немедленно.

— Вот как! — удивился Нетудыхин, ошарашенный таким ответом. И подумал: "Сейчас я этого психа выведу на чистую воду. Только чего бы мне пожелать?" Неожиданно сказал: — Бутылку хорошего вина — сообразишь?

— Прекрасно! — сказал мужчина в черном. — Однако, какое скромное желание!

— Но-но! — предупреждающе сказал Нетудыхин. — Не увиливай! Сказал то, что пришло в голову. Давай гони, если ты настоящий Сатана.

— Пожалуйста! — несколько обидчиво сказал мужчина в черном. И протянул пластмассовое ведерко со льдом, в котором стояла бутылка неизвестной марки вина. Нетудыхин опешил.

— А-а-а… стаканы? — спросил он, все еще сомневаясь в реальности происходящего. — Я с горла не пью. И потом — как-то тут неудобно. Милиция может замести… Да и вообще…

— Какая милиция? Свои люди! Стаканы — пожалуйста!

Из обшлага его левого рукава всплыли не стаканы, а два хрустальных серебрящихся фужера. Нетудыхин обалдел.

— Слышь, ты, — сказал он, улыбаясь, — а ты мне нравишься. Работа — класс! Где учился? С таким человеком можно и покалякать. Только, слушай, тут, на тротуаре… Засекут же! А я в школе работаю. Мне никак нельзя в милицию попадать. Иначе — труба: выгонят. Может, пройдем куда-нибудь, вон туда, в сквер. Там и потолкуем…

И пошли, потопали отыскивать укромное местечко. Сзади посмотреть — два обыкновенных мужика. Правда, оба слегка прихрамывают…

Потом, на утро, припоминая с ужасом весь этот пьяный вечер, Нетудыхин не мог с твердой уверенностью сказать, было ли это все на самом деле: это ведерко со льдом, эти фужеры, вино и прочее или это ему только прибредилось. Но кое-что все-таки ж, наверное, было: ныло колено, неопровержимо сияла на нем ссадина.

Нетудыхин силился припомнить подробности вчерашнего вечера, но в воспаленном мозгу всплывали одни лишь какие-то подозрительной достоверности обрывки, а в душе, как тесто на дрожжах, поднимался страх. Да-да, еще он что-то обещал этому типу. Что-то важное. А что конкретно, не помнил.

То, что распивший с ним бутылку вина — одну ли? — представился Сатаной, казалось Нетудыхину розыгрышем. "Фокусник, — думал он. — Обыкновенный фокусник. Однако же, какой смысл ему был в моем обществе?" — спрашивал он себя и не находил ответа. Что-то здесь получалось не так, не стыковались тут концы с концами. И Нетудыхин мучительно ворочался в постели.

Пора было уже подниматься: давно рассвело. Шумела на кухне Захаровна, поскрябывал лапой о дверь, просясь к Тимофею Сергеевичу в комнату, Кузьма.

Нетудыхин судорожно потянулся, полежал еще несколько минут, тупо глядя в потолок, и — рискнул вставать: раз!

Он хороший. Он больше так вести себя не будет. Ну, перебрал он малость — с кем не бывает! Подбили его вчера на эту выпивку двое коллег — больше этого не будет. Честное слово!

Но дело осложнялось еще и тем, что Нетудыхин совершенно не помнил, как он вчера добрался домой. Видела ли его Захаровна? Судя по тому, как была разбросана его одежда по комнате, Нетудыхин заключил, что дорулил он вчера на автопилоте.

И опять он ругал себя, и мучился, и давал себе слово спиртного больше не брать в рот.

В ванную комнату Тимофей Сергеевич намеревался проскользнуть от Захаровны незаметно. Но тут, в передней, наперерез ему выкатился из своего места и перекинулся на спину Кузьма. Здрасьте, это я! Вы меня не желали видеть? Я целое утро, между прочим, вас поджидаю.

— Пшел! — сказал тихо и недовольно Нетудыхин, перешагнув через собачонку. Кузьма обиделся.

Заслышав шум воды, Захаровна спросила Тимофея Сергеевича:

— И по какому это поводу ты, голубчик, вчера так надрался?

— Трехсотлетие русской балалайки праздновали, — попытался отшутиться Нетудыхин.

— Что? — переспросила Захаровна.

— День учителя отмечали, — ответил Нетудыхин, шумно брызгая водой и делая тон как можно естественней.

— Ая-яй, Тимоша, Тимоша! — сказала Захаровна. — Ты б на себя вчера посмотрел! Ты же на ногах не держался! Если б не этот мужчина, ты б, наверное, и домой не дошел! Разве так можно перебирать? Это ж уму непостижимо!

— Какой мужчина? — весь напрягся Нетудыхин.

— Ну, который тебя доставил-то. Вежливый такой, с бородкой. Директор твой, что ли?

— Кто? — из-за шума воды Захаровну было плохо слышно.

— Директор твой, говорю, что ли. Он директором твоим представился.

— Козел он, — крикнул зло Нетудыхин, — а не директор!

— Да я тоже что-то засомневалась, — ответила Захаровна.

"Вот это да! Вот это влип! Еще чертей мне не хватало!" — подумал в ужасе Нетудыхин.

— А что он еще говорил?

— Да ничего больше, сдал тебя и откланялся.

— Прямо так и откланялся?

— Да. И все извинялся.

"Ух, аферюга! Ух, сволотник! — ругался Тимофей Сергеевич. — И надо же было мне с ним столкнуться!.."

Холодный душ принес ему некоторое облегчение, хотя голова по-прежнему соображала плохо.

— Иди супчику похлебай маленько, — сказала сочувственно Захаровна, завидя его выходящим из ванны.

— Чаю, чаю! — сказал Нетудыхин. — Самого крепкого чаю, если можно. — Вообще-то он столовался отдельно от Захаровны и платил ей только за комнату.

— Не будет тебе чаю, пока не поешь суп! — сказала ультимативно Захаровна. — Знаю я вашу породу: только одни чаи и способны гонять на похмелье.

Пришлось подчиниться. Но, сидя над тарелкой горячего супа, он вдруг с ужасом вспомнил, что вчера из школы он возвращался с портфелем, — где он? Глаза Нетудыхина расширились, ложка, которой он остуживал суп, остановилась.

— Тимоша, — перепугалась Захаровна, — тебе что, плохо?

— Портфель! — почти закричал Нетудыхин. — Где мой портфель?

— Да не волнуйся ты! Цел он, твой портфель, цел! В коридоре под вешалкой стоит.

Нетудыхин выскочил в переднюю — стоит портфель: желтенький, родной, невредимый.

— Фу ты, Господи! — сказал Нетудыхин, облапывая портфель. — Слава Богу, на месте!