Возжелавшие её карлики застыли на земле, пялясь в небо остывающими глазами. У каравана одно-два тела слабо шевелились, но даже и не пытались подняться.
За спиной что-то тихо зашипело. Нейд, рванув меч вверх, резко повернулась, но потяжелевшее лезвие, не повинуясь рукам, вернулось обратно к земле. Чуть не последовав за ним, она опёрлась на него и уставилась на источник шипения.
Из короткой изогнутой палки, торчащей из тонких длинных губ, струился дым, скрывая залезшие под брови глаза и копну тёмно-седых волос, пригнутую к голове полоской чёрно-серебристой ткани. Широкие плечи были покрыты куском чёрной чешуйчатой шкуры, в которой Нейд узнала шкуру большого чёрного дракона. Такую она как-то видела на ярмарке. Шкуру крест накрест обтекали ремни, и из-за спины торчали изогнутые лезвия огромного тускло-серого топора. Из шкуры торчали бугрящиеся мускулами руки, украшенные полусотней чехольчиков с метательными иглами. Широкий белый пояс с огромной пряжкой, вырезанной из чешуйки, держал с десяток разнообразных лезвий, большая часть которых свисала до уровня колен. Уровень колен угадывался слабо из-за необъятной ширины чёрных кожаных штанов. Штаны вместе с ногами были вставлены в большие серые сапоги с когтями на носках, из чего Нейд поняла, что сшиты они из чьих-то пальцев.
Охотник на драконов – поняла она и рухнула в темноту и тишь.
Глава 2
В лесу было тихо и темно. Не трещали ветки под неосторожными шагами, не скрипели под напором ветра деревья, не кричали птицы, и все было скрыто под покрывалом тьмы, украшенном, но ничуть не разорванном светом звёзд. Только отсветы костра, пылавшего в спрятанной в холме пещере, дырявили эту завесу. Мелкие мошки и большие комары, привлечённые светом, теплом и потрескиванием веток, клубились у входа в тщетных попытках прорваться через плотную стену дыма.
Тот, подходя к пещёре глубоко затянулся, и с весёлым бурчанием выпустив в мошкару струю дыма, проскользнул внутрь почти не укушенный.
– Ну чё за жизь, хрю, а? Все хотят укусить и поцеловать. Насмерть. – пробухтел он, размазывая по рукам кроваво-мясную кашу из мгновенно присосавшихся мошек и запутавшихся в волосах комаров. Спася себя от высасывания, он прошел вглубь каменного мешка, простиравшегося шагов на двадцать и в глубь, и вширь, и ввысь. Сбросив на камни тушку молодого медведя, он подошел к торчащему из потолка пучку трав, выдернул его и выхватив из него пару змей, выкинул их из пещеры. Глянув через задувную шахту на звёздное небо, он заткнул её, достал из сапога нож из когтя малого серого дракона и принялся насвистывая и покуривая, разделывать медведя.
На другом берегу протекавшего по пещере ручейка под огромным льняным полотнищем лежала Нейд. Из под покрывала высовывалась посиневшая и распухшая правая нога и грелась у костра. Рядом с ногой на камнях сушились штаны и куртка, заштопанные, постиранные и полностью обшитые чешуйчатыми заплатками из драконьей кожи. Меч, кинжал и коробка со звёздами затерялись в куче ножей, мечей и топоров, сваленных у головы Нейд. Более крупные предметы – доспехи, копья, арбалеты, луки и стрелы захламляли самый дальний угол пещеры.
Срезав с медведя сало, Тот покидал его в большой медный котелок, когда-то бывший шлемом и, пристроив его на угли, поднялся и направился к охапке сена, из под из которой истекал ручеёк.
– Эта травка снимет боль
Эта травка снимет хворь
Эта травка синь всю скрасит
Эта – личико украсит – промурлыкал Тот, выдёргивая из копны первые попавшиеся пучки травы. Задумчиво посмотрев на охапку сена в своих руках, он подумал, что варить мазь для красивой девушки – так уж варить мазь для красивой девушки и, порывшись под и за копной, вынул пару мешочков и бутылочек. Полив травы драконьим ядом и обсыпав их сушёной селезёнкой и сушёным яичником, он бросил отвратительно воняющий ком в котелок, и сел у костра заворачивать медвежатину в листья, в глину и кидать в огонь.
Заложив на жарку всю грудинку и окорок, Тот выколотил трубку, сунул её в мешочёк на поясе, прилёг на бок и стал вслух рассматривать спасённую более подробно, чем при выносе с поля бойни и снятии с неё одежды.
– Лицо худое, вытянутое, губы полные, широкие, нос тонкий, вздёрнутый, глаза – миндаль, голубые, наверно, расставлены чуть широко… волосы светлые, коротко стриженые… это, чтоб хватать неудобно было, наверно… руки с сильным намёком на мускулатуру, не холёные… это хорошо, значит, работать умеет… грудь… ах, какая грудь, сказал бы я. будь я поэтом, а вообще ничего, и смотрится, и скакать удобно… живота нет… ещё… талия просматривается чётко из-за немалого расширения под ней… ножки коротковаты, но форма!…Вообще прелесть, а не тело!
Придя к этому выводу, Тот достал из мешочка на поясе брусочек и принялся править разделочный нож, немножко затупившийся о медведя.
Нейд пришла в себя от такого родного и знакомого пошаркивания стали о камень и на секунду ей показалось, что она дома. Затем перед ней промелькнули картинки: караван, драгры, охотник на драконов, темнота…
Она резко села и её взгляд. не желая и не ища того, встретился с другим, почти осязаемым, взглядом пары спокойных, чуть насмешливых, глаз – чёрного, спрятавшегося под бровью, и зелёно-коричневого, глядящего на неё с детским изумлением и добродушием.
– Ты кто такой будешь? – сам собой сказал её язык, прежде чем она успела разглядеть что-то ещё, кроме этих глаз.
Тот с интересом, значительно отражённым на лицо, потупил взор ей на грудь и с не меньшим интересом почувствовав легкое напряжение где-то между горлом и пятками, ответствовал:
– О прекрасная незнакомка с прекрасной грудью! И прекрасным лицом. – Нейд внезапно поняла, что она обнажена, и что одеяло, упавшее когда она села, открыло… – Грудь твоя, и глаза твои, как и губы. и ушки, и носик прекрасны. И не смотря на то, что они видом своим смущают твоего верного и неутомимого слугу Тота, охотника на драконов, все они, вышеперечисленные, не говоря уже о тонком стане, чья гибкость соперничает с лесной лозой, заду, достойному быть подушкой даже лесной нимфе, стройным ножкам, столь изящно соединяющим землю и этот сосуд добродетели, чьё имя известно многим, но, увы всё ещё скрыто от меня… Да, накинь, пожалуй, куртку, а то вдруг простудишься… и прекрасным локонам, сравнимым разве что с бескрайними полями спелой матери-пшеницы – всё в тебе достойно большой книги пера самого искусного поэта, но всё таки, радость глаз моих,…
Нейд. которая слушала этот ливень комплиментов то краснея то непонятно от чего замирая, наконец не выдержала и разразилась смехом, с пол минуты не дававшим ей сказать ни слова.
